Полетим… и мы – полетели…

Теперь мне приходится краснеть в виду несоответствия формы и содержания…

Капитан-командор Филиппов отдает мне честь и протягивает правую руку, которую я тут же пожимаю, замечая, что он не желает снять перчатки.

– Пожалуйте в вагон для благородного сословия, – предлагает нам капитан-командор, указывая на лакированный вагон красного дерева с золотой короной над входом. – Или может быть, желаете составить компанию мне?

– К вам, – отвечает за нас двоих рыжеволосая дева воительница, так похожая на ангела с одним крылом. А я думаю, какие глупости могут разделять людей даже по ту сторону инобытия, и так мало различий в сущности существования кажется разумных существ.

Внутри вагон все также соответствуя принципам этого мира – разделен надвое: первое помещение видимо, занимают низшие чины – исполняющие роль кондукторов – солдаты, здесь стоят деревянные нары на двоих, печка – буржуйка, ручной умывальник, под которым видно отверстие сквозь пол вагона, сколоченный из грубых досок стол и два табурета, второе помещение напоминает каюту яхты миллионера, отделана лакированным деревом, здесь есть каменный камин, каким-то чудом вмонтированный в стену вагона, рядом с ним кресло качалка из ротанга и запас дров, в углу коричневый кожаный диван, над ним полки с книгами, некоторые в потертых корках и поблекшей позолоте – явно старинные фолианты, другие на первый взгляд современные – научные трактаты и биографии великих людей, тут же резной ореховый столик над которым на специальных крючках висит японская катана в ножнах из кожи ската, потертый, видимо побывавший в деле пулемет Дегтярева и потрет семьи последнего русского императора – вместе с женой и детьми, многочисленными кузенами и кузинами.

Капитан-командор Филиппов предлагает нам с Данной располагаться на кожаном диване, а сам занимает место в ротанговом кресле – качалке у камина, молча, разжигает камин и готовит кофе на алых углях в закопченной как его паровоз бронзовой турке. От потрескивания дров в камине и запаха свежесваренного кофе кружится голова. Я делаю первый глоток – обжигающий аромат с привкусом корицы, когда раздается трубный вой – пронзительный паровозный гудок как будто в глубине океана отчаянно кричит большой синий кит, атакованный стай касаток, паровоз резко трогается, и в вагон на ходу заскакивают один за другим оба солдата-дезертира, ныне выполняющие функции кондукторов на этом странном старом паровозе в не менее странном нижнем мире, тук-тук-тук, стучат колеса набирая ход. Мне хочется спать, но Капитан-командор Филиппов, кажется, хочет поговорить, это его право – наша плата за проезд.

Рассказ Капитан-командора Филиппова 11

– Вы служили у Колчака? – спрашиваю я.

– Да… – он на минуту замолкает, задумавшись о чем-то своем или вспоминая – упорядочивая мысли и события в своей голове. – Только я не пришел с его армией, чтобы прогнать большевиков и не бежал от них, я пришел раньше, чтобы спасти своего друга Мишу…. Но опоздал… – Капитан-командор Филиппов делает большой глоток из своей чашки и к аромату кофе из его фарфоровой чашки примешиваются пары яблочного коньяка – кальвадоса.

– Вы имеете в виду Романова?

– Да….

Дана, закрыла глаза, и, кажется, спит, а я готов выслушать историю этого человека.

– Вы, не против? – Капитан-командор Филиппов откручивает пробку возникшей в его руках армейской фляжки. Он, все также не снимает свои кожаные перчатки, и плещет пахнущую кальвадосом жидкость, сначала в мою, а затем в свою уже освобожденную от горячего кофе чашку. И снова замолкает, на минуту выпав из окружающей действительности, и продолжает, уже полуприкрыв свои пронзительно синие ледяные глаза: Миша ушел на фронт в 1914 году в те смутные времена противостояния Антанты и Тройственного союза, он в приличийствуйшем ему чине генерал-лейтенанта стал командовать непростой Кавказской туземной конной дивизией, получившей в армии название «Дикой». Она и была дикой, целиком сформирована исключительно из горцев-мусульман, в ней только офицеры были русскими, она состояла из шести полков: Черкесского, Ингушского, Кабардинского, Дагестанского, Чеченского, Татарского, Осетинской пешей бригады и 8-го Донского казачьего артиллерийского дивизиона, тоже те еще головорезы. Целью формирования такого уникального соединения стало стремление к изъятию с территории Кавказа наиболее горячих голов, в свое время Ричард Львиное сердце сделал тоже самое, уведя излишней буйных своих рыцарей в Великий крестовый поход, думая, что так избавляет свое королевство от постоянных междоусобных войн. У Миши, в Дикой дивизии воевали в основном разбойники-абреки. В боях дивизия отличалась невиданной храбростью и невыносимой жесткостью, горцы никого и никогда не брали в плен, а поступали с противником так, как еще недавно в Чечне или Дагестане: живым отрезали головы, вспарывали животы и творили тому подобные непотребства. Немцы и австрийцы тут же разбегались с поля боя, как только узнавали, что на них в наступление идет Мишина Дикая дивизия. Согласитесь, что управлять этими абреками мог только человек очень сильной воли, каким и был великий князь Михаил. Горцы очень уважали своего командира, были безгранично преданы ему и даже обращались с особым почтением на «ты»…. Им было лестно и импонировало то обстоятельство, что в бой их водит сам брат белого царя. Михаил же со своей стороны на полях сражений показал себя храбрым и мужественным командиром. Мы познакомились там, Миша лично спас мне жизнь, молоденькому офицеру, только поступившему во флот и посланному в ставку «Дикой дивизии» с особо важным поручением…. Меня взяли в плен австрийцы, готовились расстрелять, так как я не выдал цели своего секретного поручения, не назвал имени и номер части, а тут Миша со своими чеченами решился на очередной прорыв. Какое-то время я был его адъютантом, а потом снова вернулся во флот, а Миша в феврале 1916 года получил повышение – стал командиром 2-го кавалерийского корпуса, а потом уже в немилости – генерал-инспектором кавалерии. Февральские события 1917 года застали его в Гатчине. 27 февраля 1917 года председатель Госдумы М. Родзянко вызвал Мишу в Петроград. Он попросил его связаться с императором Николаем II, находившимся в Ставке, и уговорить брата сформировать «правительство народного доверия». Однако разговор его с царем не дал никакого результата. Меж тем, события развивались стремительно. 1 марта к нему явился посланец от дяди, великого князя Павла Александровича, и принес на подпись Манифест, в котором великие князья Павел Александрович и Кирилл Владимирович от имени императора поручали Думе сформировать такое правительство. Михаил долго колебался, но все же поставил свою подпись. На следующий день, 2 марта 1917 года, он узнал, что Николай II отрекся от престола за себя и своего сына в его пользу, назвав его Михаилом II. Но Миша никогда не хотел быть государем и поэтому уже 3 марта 1917 года без раздумий по требованию нового думского собрания отказался от престола и попросил граждан России довериться Временному правительству. Подписав отречение, Миша уехал в Гатчину к своей семье. Он там тихо жил с женой и двумя детьми, там мы встретились во второй раз, вместе совершали прогулки на его любимом «роллс-ройсе», ездили на пикники и рыбалку. 31 июля 1917 года ему было разрешено свидание с братом Николаем II, который содержался под арестом в Царском Селе. Встречу на 10 минут устроил Керенский, который и присутствовал при разговоре. Михаилу даже не разрешили увидеть племянников. Это была последняя встреча братьев. Больше они никогда не виделись. Я уехал на фронт там был настоящий хаос, регулярные мятежи, в том числе и у нас на флоте, меня ждал Колчак. 7 марта 1918 года Мишу арестовали пришедшие к власти большевики и выслали его в Пермь. С ним поехал и его секретарь, Жонсон. В Перми Михаила Александровича вместе с секретарем сначала посадили в местную тюрьму, а потом неожиданно выпустили и поселили в Королёвских номерах – гостинице, построенной пермским купцом Королёвым. Во дворе гостинцы был гараж, в котором стоял «роллс-ройс» Михаила. Никакого караула возле номеров не было. Миша мог свободно разъезжать по городу на своем лимузине, прогуливаться по набережным, кататься на лодке по Каме, встречаться с местными жителями и ходить к ним в гости, посещать театр (где публика устраивала ему овации) и церковь, где на него молились. Миша вел жизнь свободного человека за одним лишь исключением – с первых месяцев пребывания в Перми он должен был ежедневно отмечаться – сначала в милиции, а с мая 1918 года и в Губчека. К этому времени он заболел, и его морганическая супруга – Наталья Брасова в конце мая поехала хлопотать в Москву за него к Ульянову Ленину, речь шла о выезде на лечение за границу, на самом деле уже тогда она начала готовить его побег, обговорив детали с его секретарем и мной. В кругу друзей великий князь Михаил Александрович называл секретаря Джонни, вероятно, так и появилась история об английском происхождении и Буква Д впереди его настоящей фамилии Жонсон, его по рождению и по гражданству русского дворянина, большевики уже тогда объявили английским шпионом.

Простой народ и дворянство, часто приходили к местам, где вояжировал столь известный ссыльный, чтобы хоть одним глазком взглянуть на брата самого русского императора. Ходили слухи, что лучшие люди города готовят средства и условия для побега Миши, это не прошло мимо большевиков, местные большевистские власти опасались, что Михаил II может стать знаменем для всех т.н. контрреволюционных сил. Сильнее всех высказывал свои опасения некий Ганька – один из лидеров еще старых коммунаров – Гавриил Мясников. Не знаю что это…, знак от провидения, Бога или дьявольское проклятие – последних из царствующей фамилии Романовых, мистическое совпадение, до сели никем не замеченное. Только это прозвище главного палача подстрекателя на малоросском языке значит – «осуждение» в самой из пренебрежительных форм. В проклятой Ганиной яме, имеющей по сути те же исходные корни и смысл пренебрежительного осуждения нашли свой последний приют Николай 2, его жена и дети. Но этого я тогда даже предвидеть не мог.

А Миша отпустил бороду и решил, что побреется только тогда, когда выберется из Перми. Между тем над ним сгущались тучи. В управлении пермской милиции уже сидели и обсуждали детали предстоящего похищения и казни «злодея» Михаила Романова истинные злодеи: Ганька и товарищ Иванченко, который был комиссаром по охране города Перми, в подельники решили пригласить товарища Жужгова Николая, товарища Колпащикова Ивана. Все эти «герои» грезили о славе у потомков, как убийцы одного из последних русских тиранов – кровопийц, гонителей простого народа, жажду славы и благородного мщения подогревали потуги алчности, ходили слухи, что Мише именитые горожане собрали деньги и золото, необходимые для побега и ведения контрреволюционной деятельности… в дело посвятили и местного председателя губчека товарища Малкова. Поздним вечером 12 июня 1918 года к гостинице "Королевские номера" на пошарпанных фаэтонах подъехали палачи. Мише и его секретарю не дали толком одеться, я думаю, он предполагал – куда его везут, но не желал доставить удовольствие своим мучителям, показав свое знание. Умирал Миша страшно, знаете ли большевики совсем не умеют казнить, все у них получается через одно место, которым они обычно думают…две осечки, заклинило барабан нагана, промах, поверхностное ранение… В этом аду, раненый Миша молил только об одном, чтобы проститься с другом Жонсоном, но ему лишь повторно выстрелили из нагана в висок. А я ничего не знал, ждал его здесь под землей, готовил к отбытию найденный случайно хорошими людьми паровоз, тут раньше до того как стать частью нижнего мира была железнодорожная ветка идущая от центра города до пристани, принадлежащая одному местному купцу масону и ведущая под землей на другой берег р. Камы.

Официально пермскими властями было объявлено, что в ночь с 12 на 13 июня 1918 г. Михаил Александрович Романов был похищен из гостиницы "Королевские номера"; власти преподнесли это как побег. За участие в "побеге" были расстреляны, по сообщению газеты "Известия Пермского губисполкома", 79 заложников из дворян и духовенства.

Через месяц в Екатеринбурге была расстреляна царская семья: Николай 2 с супругой, детьми и ближайшим окружением, в Алапаевске – великие князья.

Уже позже я нашел тела Миши и Жонсона и похоронил их здесь на конечной станции до коей следует ставший теперь моей цитаделью, моим проклятием и моим последним прибежищем паровоз….

Скоро конечная станция….

– Что…? – я все никак не могу вынырнуть из мрачного повествования капитан-командора Филиппова, перед моими глазами стоят лица и события, я как будто прожил очень важный кусочек жизни этих людей, и вместе с ними подошел очень близко к смерти … я протягиваю капитан-командору Филиппову свою руку для прощального рукопожатия, он все так же не снимает перчаток, а я думаю как это быть – отверженным верхним миром отважным и верным своему слову, своей дружбе человеком, не выполнившим свой долг….