Орали, хлопая все. Торжествовавший до этого Николай Ершов сник, он несколько приуныл. Ему страшно не хотелось раскошеливаться и вносить в общий котёл полтинник, который берёг он не на пропивку, а на покупку кое-что ребятишкам к Рождеству.
– Это кто же обладал такой фамилией, не без лексиканского интереса, полюбопытствовал у Смирнова Евгений Семёнович.
– Это был у нас в дивизии белорус, начальник штаба, полковник, – объяснил ему Смирнов.
– А как же его в списке-то помещали, и как он расписывался? – спросил кто-то.
– В ведомости его фамилией занимали три строчки. А расписывался он по-простецки: каллиграфическим почерком, замысловато начертает. И все в дивизии его роспись знали – она бросалась в глаза.
– Эх, чёрт возьми, я и забыл, что послезавтра в «Миколу» я именинник! – вынужденно кладя Ваське в шапку полтинник, громогласно, чтоб все слышали, провозгласил Ершов, пробывший в «королях» всего каких-то пятнадцать минут.
– От себя сношу рубль! – демонстративно, шелестя новенькой рублёвкой, провозгласил Васька.
– За хозяина избы даю полтинник! – прокричал Сергей Лабин.
– А я, водку не пью, даю еще рубль на дюжину пива! – скромно произнёс Лопырин.
За водкой, пивом и закуской услали самого молодого из компании Алёшу и с ним Федьку Лушина. Пока ходили за выпивкой, из-за нечего делать, компания весело разговаривала, еще не утратив впечатления от диковинных людских фамилий. Николай Ершов, решил продолжить об них разговор.
И он начал своё повествование так:
– В гражданскую войну я служил в кавалерии. И вот наш командир эскадрона, тоже со странно фамилией, Хреноплётов, говаривал нам эскадронцам: «Кто вспоймав хоть одного петлюровца, приведёт его, дам отпуск домой на неделю». Я и подзадумался над этим вопросом. Мне страшно захотелось домой понаведаться. По ночам сны мне нехорошие снились. Будто у моей бабы, у жены Ефросиньи, то есть, ноги не теми концами к туловищу приросли. Так вот мне страшно и захотелось побывать дома и доконно узнать об этом, своими руками прощупать, убедиться и что в моих силах, по возможности исправить этот женин досадный дефект.
Все присутствующие в избе, с большим интересом стали вслушиваться в забавное начало Николаева рассказа. Улыбаясь, курили в ожидании хорошего и забавного в его рассказе, пересмеивались меж собой. Николаю не мешали, даже его постоянный неприязненный критик Николай Смирнов, молчал. Все знали, что Ершов своим вялым, пришепётывающим языком, что-нибудь, да договорится до забавного.
Николай продолжал:
– А ещё, во снах, я частенько видел такую, для меня, неприятную картину: в моём личном домашнем хозяйстве, будто бы, каждую ночь, ко мне в огород, прыгая через забор, повадился чужой мужик – вор. А мне в голову взбрело, что он повадился не по-пусту и воровать ходит не огурцы и капусту!
– Конечно, известное дело, зачем чужие мужики по ночам, в чужой двор к одиноким бабам ходят! – под общий весёлый хохот высказался Васька.
– Ну, так вот слушайте дальше, – продолжал Ершов. – Вот по этим-то двум несуразным, причинам мне страшно и захотелось, неотложно побывать дома. А воевал то я в гражданскую войну на Украине, и до моего села было не так-то далеко. Всего каких-нибудь без двадцати вёрст тысяча. Вот, однажды, меня вдвоём с моим спарщиком, наш командир и посылает в разведку. «Сгоняйте-ка, говорит, вон до того хутора. Проведайте, нет ли там петлюровцев», а они эти петлюровцы народ грабили, баб обижали. Мы с другом, значит, получив приказ командира, по коням, прыг в сёдла и аллюра! Выехали в тот самый хутор, остановили лошадей. Присмотрелись, принюхались к обстановке дела, зорко смотрим по сторонам обезлюдевшей улицы. Глядим, а какой-то хлюст, как из-под земли вырос и прыг через плетень и побежал к сараю прятаться. Мы, значит, карабины, наизготовку, сабли наголо и за ним. Сустигли его в сарае. Я скомандовал ему «руки вверх», и стали допрашивать. «Ты петлюровец?», – спрашиваю его я. А он, полу отнявшимся языком, что-то непонятное лопочет и дрожит, от перепугу. А мой помощник и говорит: «Разве он сознается, что он петлюровец. Хватай его Ершов за тибо и в конверт!». Я цап его за шиворот и с ним на лошадь в седло. Мы с радостным настроением, что «врага» поймали, прикрикнули на коней «Аллюр!». И поскакали.
– А ты в седле-то езживал когда? – не выдержав, с подковыркой спросил Ершова, Николай Смирнов. – По-моему ты из седла-то вывалишься, как куль с говном! – под общее хохотанье заметил он, на время прекратившему свой долгий рассказ Ершову.
– Небось, езживал и если меня прямо посадят в седло, небось не выпаду из него, – самодовольно улыбаясь, но стыдливо, покрасневший от слов Смирнова, – возразил ему Ершов. – А ты слушай дальше, и меня не перебивай. Кто перебивает, тот не во всём бывает! – осмелившись, подметил Смирнову Ершов.
– Ну так вот, пригнали мы тогда в наш хутор, где мы временно были расквартированы. Я пленного оставил на попеченье своего друга, а сам тиляля в хату, в наш штаб, на доклад к командиру. Влетаю к нему, ладонь под козырёк, и рапортую. Толи от радости, толи от взволнованности, второпях и называю своего командира не по уставу: как надо было бы «Товарищ командир!», а назвал его по-простецки, по фамилии. Вбежал и запыхавшись докладываю: «Товарищ Хер…в! – Он, от досады, вылупив на меня глаза, как рявкнет на меня: «Вон отсюдова!», и вместо домой, посадил меня «на губу», на неделю. И если бы нас, вскорости, из этого хутора не передислоцировали в другое место, то, наверное, я бы и сейчас сидел бы на этой самой губе! – под общий хохот и весёлое гоготание закончил свой рассказ Ершов.
ebooksa