«послушал он еще немного и почувствовал, что от песни что-то похожее на тошноту сдавило его грудь и что мозг его начал цепенеть, как раньше от маханий мельничных крыльев…»
И дальше:
«Он заткнул пальцем отверстие трубочки; послушная вода перестала течь, картавить и играть на солнце; он отнял палец, и вода, как ни в чем не бывало, картавя и журча, побежала из трубочки. Дав ей потечь немного, он опять заткнул отверстие. Ничего в этом занятии не было интересного, но оно так овладело им, что на лице его появилось выражение деловой сухости, и он не заметил, как прошло десять минут».
«Проводив его глазами, Егорушка сел на землю и весь отдался неприятному чувству тошноты, которое возбуждали в нем зной и песня».
«Егорушка, со своей тошнотой, с чувством горячего железа на затылке…»
В гл. III вычеркнут целый абзац с описанием сна Егорушки:
«И мало-помалу монотонный голос Мойсей Мойсеича перешел в журчанье. Не понимая уж больше ни слова, Егорушка не шевелился и глядел на Тита, который, откуда-то взявшись, стоял перед ним и надувал свои пухлые щеки; слышался писк трех бекасов, прилетавших к осоке. Тит надул свои щеки, распух и пропал. Далеко-далеко замахала крыльями мельница, похожая издали на человечка, размахивающего руками; на этот раз у нее было такое же презрительное выражение, как у Соломона, и она насмешливо улыбалась своим лоснящимся крылом…»
Это прекрасная проза, но в контексте повести о степи показалась автору лишней, как и большой кусок в гл. IV:
«Под влиянием ночи Егорушка загрустил. Он думал о том, что в такую погоду хорошо ехать не учиться, а домой — ужинать и спать. И он воображал, как он едет домой, но уж не в тряской бричке, а в графининой коляске, которую он недавно видел. В коляске мягко, уютно, просторно, а главное есть где облокотиться и положить голову; он сидит рядом с графиней и дремлет, потом кладет на ее колени руки и голову — так хорошо и удобно… Мало-помалу он засыпает, а рессорная коляска мягко шуршит по пыльной дороге, покачивается и мчится с неимоверной быстротой. Прежде чем совсем уснуть, Егорушка поднимает голову и, взглянув на лунную ночь, послушав трескотню, улыбается и опять кладет свою голову на колени ласковой, красивой дамы. А какая чудная езда! Постоялый двор Мойсея Мойсеича, мельница и бугор с ручьем давно уже остались позади. Вот знакомый тополь на холме; едва промелькнул он, как уж видны кирпичные заводы с облаками черного дыма, кладбище, где спит бабушка, кузницы, острог, а вот, наконец, и дом…
— Тпрррр!
Из дома выбегает мамаша и кухарка Людмила. Обрадованная мамаша здоровается и спрашивает шепотом: „Кто же эта дама?“ Егорушка отвечает, что это та самая графиня, у которой в гостиной стоят часы с золотым всадником. В благодарность за свое возвращение домой, он бросается графине на шею и целует ее в глаза, в лоб, в виски… „А он не шалил дорогой?“ — спрашивает мамаша. — „Нет, — отвечает графиня, — он всю дорогу спал“. Поговоривши немного, графиня Драницкая прощается и хочет уехать, но мамаша мешает ей сесть в коляску и просит: „Будьте добры, оставайтесь у нас ночевать!“ Графиня соглашается, и Людмила бежит постлать для нее постель в гостиной на диване. А Егорушка идет к себе в детскую, бросается, не раздеваясь, в постель, и спит, спит, спит и только чувствует, как что-то острое режет его правое бедро — это еврейский пряник, который лежит в кармане. Егорушка жадно спит и улыбается от удовольствия, но вдруг над самым его ухом раздаются громкие, резкие голоса».
И наконец, в гл. V снова сокращение текста — опять в основном о Егорушке:
«Лавочник обиделся, но не выразил этого ни на лице, ни на словах, а стал молча и не спеша сыпать овес из мешка обратно в закром. Покупатель испугался, начал жалобно извиняться. А между тем Егорушка давно уже выпил свой стакан. Ему хотелось еще чаю, но сам он налить себе из чайника не решался. Он походил по лавке, подождал, прочитал ярлыки на ящиках; увидев же, что лавочник снова принялся насыпать в мешок овес, он крикнул „прощай“ и вышел».
Стилистическая редактура на этот раз коснулась прежде всего иноязычных слов. Устранено, например: «интонация», «репутация», «сантиментальное»; опущено: «Наглядевшись на интеллигентную парочку»; вместо «силуэты тюков» стало «темные тюки»; вместо «Финал беседы Варламова» — «Беседа Варламова».
Кропотливо редактировался язык персонажей «Степи». В речи возчика Пантелея изменено, например: «не слыхать про то» вместо «не слыхать про это»; «костей человечьих» вместо «костей человеческих»; «только, братцы, это самое, слышу» вместо «только, братцы, слышу».
Ввел Чехов ряд диалектизмов: «заплатанное» вместо «залатанное»; «осклизлом иле» вместо «скользком иле»; однако обычное на юге «не балуйся тут» заменено литературным «не балуй тут».
При жизни Чехова «Степь» печаталась 15 раз: первая публикация — в «Северном вестнике», затем в 13 изданиях сборника «Рассказы», наконец, дважды в составе собрания сочинений (изд. А. Ф. Маркса) — в т. 4-м 10-томника и затем в томе приложений к «Ниве».
Среди них нет ни одного издания без опечаток или каких-нибудь искажений авторского текста. Впервые текст «Степи» был критически выверен нами для 7-го тома Полного собрания сочинений и писем в 30 томах: (М.: Наука, 1977); этот текст воспроизводится и здесь.
ДОПОЛНЕНИЯ
ИЗ ПИСЕМ СОВРЕМЕННИКОВ