Они молчали, глядя друг на друга.
— Что ты сказал? — медленно спросила Максиме.
— Я разделю Одиночество с тобой, — объяснил Никас. — Раньше во Многомирье не находилось больше одного человека одновременно. Но теперь мы можем попробовать разделить его сущность. Нам обоим будет легче нести всего половину.
— Что ты несешь? — изумилась Максиме. Она вдруг расхохоталась. — С чего ты взял, что это сработает? Никас, пойми, Одиночество не делиться на дроби. Оно всегда — единое целое. Начало и конец. Замкнутый цикл. В каждом человеке рождается его маленькая копия, как только он начинает дышать. И как делиться им, если в другом человеке есть точно такое же зерно безнадежности? Обмениваться Одиночеством, говорить о нем, бесполезно, его количество останется прежним. Можно нагрузить кого-то своим. Чувствовать себя свободнее, зная, что человек зависим от тебя. Наслаждаться его попытками обратить на себя внимание. Снисходительно позволять ему быть рядом. Это подло, мерзко, жестоко. Можно предаться мечтам о высшем существе, которое всегда с тобой. Это сделает тебя ревнивым и нетерпимым. Можно заесть, забить Одиночество материализмом. Мертвая душа ничего не чувствует, ведь так? Есть еще те, кто выпрашивает сладкие пилюли внимания, чтобы облегчить боль. Ты видел их всех. И знаешь, что ни один из способов не работает. Рука Одиночества держит нас крепко.
— Есть еще забота, — сказал Никас. — Котожрица… — внутри у него резануло зубчатым ножом, — смогла найти средство, просто ухаживая за кошками.
— Нет, — отрезала Максиме. — И это бесполезно. Прячась от собственных амбиций, чтобы Одиночество не могло грызть их, мы становимся трусами. Никас! Признаю, сначала я просто желала мести. Хотела утопить всех в негативе, который унес мою жизнь. Но потом я обрела идею. Поняла, что явилось причиной случившегося со мной. Я хочу избавить нас от страстей! Это ослабит Одиночество, сделает его пассивным без своей половины в Многомирье. Страсти перестанут грызть друг друга. Мы перестанем грызть друг друга. Да, это превратит людей в хладнокровных роботов, которые перестанут мечтать, а Многомирье в белый лист, в котором будут появляться лишь прямые линии, но сколько нам еще унижаться перед этой тварью внутри, раз за разом отдавая ей все самое лучшее? Унижаться, пытаясь найти так называемую любовь. Унижаться, ожидая внимания. Унижаться, отказываясь от собственных желаний. Только для того, чтобы пришла толпа боевиков, которым приказали уничтожить все, что тебе дорого.
Максиме нервно смахнула слезу с щеки.
— Что ж, — сказал Никас, — выходит, что я его защитник.
Глаза женщины расширились.
— Я защитник Одиночества и страстей, — проговорил Никас негромко. — Я благодарен тебе за то, что ты обошлась со мной так терпимо, хотя могла просто задушить во сне. Все-таки, ты хороший человек. Но я не могу отступить, даже зная, что жив лишь потому, что ты меня… жалеешь, наверное. Понимаешь, что я случайный очевидец. Раньше я таким и был. Но я путешествовал по Многомирью и видел, насколько оно разнообразно, хоть и наполнено мраком. А ведь я не узнал, наверное, и тысячной доли. Я не хочу, чтобы все, что было создано миллиардами людей, было уничтожено. Извини, я просто не могу позволить, чтобы ты решала за всех, как бы благородны не были твои намерения. И не потому, что я герой, а просто в моем крохотном мозгу не укладывается, что всего этого может не стать. Все во мне против такого конца.
Никас расправил клешни Цинизма, став странным, черным олицетворением солнца. Максиме грустно улыбнулась и подняла не законченный локоть. Его тут же продолжила Рука Одиночества. Призрачная и плотная одновременно, холодная, пронизанная темно-синими и черными канальцами.
Они молча ринулись навстречу друг другу.
Все Многомирье смотрело. Звезды-глаза не моргали, боясь пропустить решающий момент. Космический ветер, — дыхание, — стал быстрым, треплющим. Из пугающей пустоты прилетали странные эфемерные сущности. Туманности приблизились, калейдоскопом сменяясь на фоне. Даже люди, все люди, что было их на земле, неосознанно присутствовали здесь крохотными светлячками, вспыхивающими на границе зрения. Осколок пути стал узкой, длинной ареной, которая предлагала только одно: беспощадную лобовую атаку.
Они двигались как две молнии, слишком возбужденные, чтобы замедлится. Никас юлил, стараясь не расстаться с лапами, а Максиме буквально окружила его со всех сторон в одиночку, не давая выйти из боя.
Она настигла его, поймала ударом, от которого нельзя было сбежать, только пересилить. Пророк надавила на меч. Черные лапы пытались удержать грубое лезвие. Дуэт человека и Цинизма рычал от напряжения, эмаль на его зубах трескалась. Рука Одиночества была ошеломляюще сильна.
Клинок Насилия вырвался из хватки Никаса. Тот успел нырнуть вправо. Но две его лапы корчились на асфальте, как черви, на которых просыпали соль. Аркас балансировал на краю. Максиме, подняв меч, как пушинку, бросилась к нему. Пришлось нырнуть под удар. Журналист немного занимался фехтованием, но никогда не ходил на курсы противодействия женщине с двухметровым палашом. Сейчас он понял, что одного Цинизма и чувства обреченности, будет недостаточно, чтобы победить. Его постоянно отвлекали горькие мысли о Котожрице. Без Воли, у него исчезало желание сражаться.
Возможно, думал он, Максиме права просто потому, что сильнее. Это всегда было решающим аргументом, разве нет? Что есть у меня? Эгоизм и невежество?
Он услышал тихое кошачье мяуканье.
«Не сдавайся».
«Не сдавайся», — уже совершенно неожиданно произнес полузабытый баритон Девела.
ebooksa