— Ты… — выдавил тот. — Это… Все что здесь происходит…
Пророк молчала, глядя на него исподлобья, как волчица.
— Так все и было?
— Я не знаю, — женщина отвернулась.
— Ты же мне об этом рассказывала в кафе. Точно, об этом!
— Я придумывала на ходу, — сказала Максиме. — Мне так казалось. Я не понимаю, почему это место тут появилось. И как я в него попала. Я не уверена, что все это правда.
— И насчет него? — Никас указал на израненного человека, который полз, несмотря, на ужасные раны. — Его ты должна была запомнить! Ты только посмотри на него, он…
— Я провела над ним больше всего времени, — мрачно проговорила Максиме. — Мне показалось… На мгновенье мне почудилось, что я знаю его. Что мы были близки. Любили друг друга. Но потом, я поймала себя на том, что выдумываю. Страсть, Никас, подхватывает расхожие мотивы и мгновенно раскручивает их. А если ты хочешь вспомнить, если тебя даже не нужно уговаривать, она способна подсунуть любую фальшивку, а ты и ухом не поведешь. Но так нельзя. Я говорю, что знаю. Я не помню именно этих событий. Людей. Единственное, что я помню — наверху. На крыше.
Она указала на покрытый трещинами потолок.
Аркас взял ее за плечо. Максиме удивленно взглянула на него.
— Тогда идем туда.
Крыша была усыпана металлическими обломками. Горели бензиновые лужи. Посреди посадочного кольца пылал синий с белым вертолет. Огонь, пирующий на его измятых боках, пытался слизать знак красного креста.
— Вот, — сказала Максиме. — Лазарь. Его я помню. Помню, что он погиб, но не знаю как.
— Погиб, — повторил Никас. — Словно о человеке говоришь. Ты врешь мне, Максиме. И на корабле, и в кафе, ты говорила, что помнишь, как спасала людей. Ты работала здесь. Вывозила раненых с передовой в этот госпиталь. А потом война добралась сюда и жестокие люди, решили, что не потерпят места, которое не дает их врагам умереть. Так?
Женщина молчала.
— А тот мужчина внизу — твой лучший друг, — продолжал Никас. — Ближайший друг. Его толкало вперед очень сильное чувство. Возможно, ты не хочешь вспоминать его, потому что именно он взорвал Лазаря. Ему пообещали, что тебя не тронут. И он поверил. Ему был ненавистен этот вертолет, потому что ты постоянно улетала на нем в такое пекло, которое ему и не снилось. Зато он видел тех, кого ты привозила. И я видел. В палатах под нами. Безногие, безрукие, обожженные бедолаги, покрытые трубками и катетерами, дышащие белыми искусственными легкими. Он не знал, вернешься ты или нет. Никогда не знал.
— Я вернулась, — сдержанно произнесла Максиме, но глаза ее сверкали. Она повернулась к Никасу и надвинулась, чуть наступив на его ступню своей ногой в шлепанце. — Вернулась. Для того, что бы он потерял меня навсегда. Я же говорю, Никас: нас научили, как работает любовь. Есть нотная грамота, где записаны все ля-би-моли. Мы охотно верим тем, кто хорошо к нам относится, чтобы потом выяснить, что любят не нас. А личное спокойствие и комфорт. Любят не тебя, не личность, которой ты являешься. Любят состояния, которые с тобой связаны. Нас обманывает страсть.
— Набор эмоциональных состояний и есть наше представление о человеке, — сказал Никас, выдерживая ее взгляд. — Не все способны смотреть дальше.
— Он знал, что для меня значит этот вертолет! — заорала Максиме. — Знал и совершил такое!
Никас схватил ее и прижал к себе.