Осколки

Чтобы избавиться от стресса и напряжения, каждый день следует слушать новую песню, смотреть на хорошую картину и читать хоть какое-нибудь мудрое изречение, — что-то подобное произносит Арт, цитируя за ужином радио, и я хватаюсь за эту идею, как за соломинку. В доме не остается непрочитанных книг, музыка играет на кухне каждый день, когда мы с Артом готовим, а картины заменяет пейзаж за окном.

Мой день расписан по минутам: Артур тренируется вместе со мной по несколько часов, ещё минимум столько же мы ломаем голову над паролем от диска, но как я ни стараюсь довести себя до полного изнеможения, мне не удается выбросить из головы произошедшую с Ником ситуацию. Он просто бросил напоследок: «С Рождеством!», вышел на улицу и отправился в пустоту, так ни разу не оглянувшись. Шутка ли, но он действительно ушел в канун главного праздника в году.

Как будто хотел уйти.

Как будто только этого и ждал.

Я зажмуриваюсь, пытаясь выкинуть из головы это воспоминание. Но теперь там настолько пусто, что избавиться от чего-то довольно сложно.

Застёгивая куртку, я оглядываюсь по сторонам. Натягиваю капюшон на голову и бегу вперед. Продолжая жить, продолжая надеяться. Оказалось, единственное, что может помочь прочистить голову — протоптанная дорожка и влажный соленый ветер.

Поселившись здесь, на поиски этого дома ушла почти неделя, мы сразу нашли тропинку для тренировок, что проходит сквозь густой ельник и дальше вдоль отвесного берега океана. На удивление, я полюбила бег и даже начала получать от него удовольствие. Теперь я знаю каждую низко висящую ветку, каждое упавшее дерево, каждую яму и рытвину вдоль дороги. Мчусь по лесу, словно призрак, практически не отставая от Шона с Артом. Но сегодня я бегу одна. Мне нужно пространство.

Когда мне было семь, папа ушел от нас. Я вспомнила это утром. Не четко, нет. Отдельными фрагментами, которые внезапно сложились, как картинка в калейдоскопе.

На улице было ясно и солнечно, возможно, поэтому этот день так запомнился, выделяясь среди серых лондонских будней. В воздухе витал аромат цветущих каштанов, на мне был сарафан из малинового вельвета.

Стоя у окна, я смотрела, как отец укладывает сумки в машину. Снова командировка? Почему он не попрощался? Я выскочила на улицу и хотела побежать за ним следом, спросить, скоро ли он вернется, вот только с детства знала, что машины ездят быстрее, чем бегают маленькие девочки. А его служебный автомобиль уже тронулся.

Медленно, стараясь отогреть голые ноги на редком английском солнце, я вернулась в дом. Распахнула дверь.

Последний образ, врезавшийся в память — белое, как больничная стена, лицо мамы. Она опустилась на пол на кухне, прижав к себе колени, и бесшумно зарыдала, закрывая рот руками. Не хотела, чтобы я увидела или услышала. А я стояла и не знала, что сделать, как помочь. Отец бы точно справился.

Что мне сделать, пап?

Но я так и не успела задать ему этот вопрос.

Дальше воспоминания обрываются. Мои глаза наполняются слезами. Все, что подкинула мне память — лишь клочок прошлой жизни — вырванный из тетради лист.

Я останавливаюсь, когда носы ботинок практически касаются края утеса. Задираю голову и смотрю в небо, прося хоть какой-то знак, что когда-нибудь все закончится, но в ответ небо посылает снег. Холодная крупа сыпется на лицо. Я поёживаюсь и кутаюсь туже.

Прямо передо мной океан. Он всюду.

Завораживающий, бесконечный.

Вода обрушивается на камни под моими ногами и отступает. Нападает и отступает снова, словно смирившись с тем, что эту преграду ей не одолеть.

Почему люди поступают также? Уходят, когда становится слишком сложно? Убегают, уезжают, прощаются навсегда. Почему не хотят больше пытаться? Почему предают?