Когда тебя любят

Павел Карлович Дрез замер с кружкой у рта.

4

– Рассредоточьтесь по сцене свободно, друзья! Оставьте центр. Начнём. Слушайте! Я читаю, что и как предлагает нам автор. За Софию Ефимовну читает Мирослава. Запись голоса Софии Ефимовны не сведена с музыкой. Над этим работают. Женя, ты меня правишь. Если что, в процессе. Остальным читать свой текст, стоя на месте. Не имитируя, ничего не играя. Я скажу, что надо сделать, опять же, если что. Итак. Сцена тёмная. Мы стоим лицом к зрительному залу. Сориентируйтесь, где стою я, и оставьте мне место. По лицам в такт биению сердца бьёт луч белого света. Мы без эмоций слушаем голос куратора. Вспоминаем сюжет. Мы студенты. Молодые, разные, амбициозные, понимаем, что, пока Иисус на кресте распят, мы не обретём и не познаем мир без войн. Но мы не ищем другого пути, кроме как течь по течению бытия, и выход у нас наипростейший – погубить себя. Мира сейчас читает монолог за Софию Ефимовну, которая останавливает процессию. Начни, пожалуйста. Внимание! Слушаем.

И моя однокурсница, с большими круглыми глазами с чёрным налётом, похожим на два космических полушария, низким, отточенным голосом начала чеканить слова за Софию Ефимовну. Необычно пленили эти алые губы на белом лице. Удивительно было слышать нижние регистры Мириного голоса, зная её сопрано, особенно во время пения. Худая, высокая, с длинными чёрными волосами, звонким полётным голосом доносила она до всех нас мысли нашего педагога по сценической речи, специально написанные для Софии Ефимовны Женей Белых:

«Стойте, грешники! По одной земле ходим! Одним воздухом дышим. Все мы смеёмся и плачем. У всех у нас по паре рук, паре ног. Мужчины и женщины!

Что с вами? Не понимаю! Не понимаю. Не понимаю, откуда в вас жестокость отца к сыну, злоба и ненависть? Пренебрежение, равнодушие. Отсутствие всякого желания услышать рядом идущего. Мир жесток. Так исправьте его. Пойдите, снимите Иисуса с креста! Обойдите весь мир и не оставьте ни одного крестика с распятием, ни одной иконы с изображением главного греха человечества, сыноубийства!

Вы забыли, что жизнь полна, когда мы вместе. Жаль. Грустно. Правда жизни оставшихся людей, вокруг которых вертится мир, а вокруг мира вы – в слезах. Жаль. Грустно, что день, когда тебя все любят, – это не день твоего рождения и не апофеозный бенефис успеха. Это день твоей смерти.

Вы плачете? Плачьте! Это справедливо».

Этот монолог, этот призыв вначале спектакля останавливал не только действующих лиц на сцене, но и дыхание зрителей. Ведь в студенческие годы мы с тогда ещё живой Софией Ефимовной поставили пьесу Жени для наших друзей и родителей. Не самые объективные критики, но эффектное вступление Софии Ефимовны, а сейчас Мирославы погружало в нужную атмосферу. Это я пережил и сегодня. Слог, подача, энергетика Миры и нашего куратора были схожи. Мира, умелый оратор, как чародей, гипнотизировала своевременными паузами, прямым и твёрдым взглядом, нехарактерным для девушки её конституции трубным речевым голосом. Мне было приятно слушать её и наблюдать за ней, притом что сцена, когда куратор останавливает учеников, идущих на свою голгофу, статична. По одному этому прожитому внутри сознания её монологу можно было предположить, что роли ей подвластны разные.

5

Общаясь, они от раза к разу расширяли круг тем для разговоров. Темы возникали сами. Причём самые разные. Они могли вплетаться друг в друга и касаться очень личного. Разговоры становились долгими, объёмными, увесистыми и разносторонними. Иногда разговор начинался просто с улыбки. Но шло время, они сближались. Философия одного заражала другого не только совпадением во мнениях, но и разночтениями. И тем интереснее они становились друг другу.

Они вместе учились на одном факультете и курсе театрального института. Интерес друг к другу почувствовали с первого взгляда. Признание в этом произошло гораздо позже, а вот симпатия появилась сразу. Но если бы в начале было слово, то ни о каких будущих отношениях речи бы никто не завёл. Просто два студента на занятиях ярко и самобытно выражали своё мнение. Но всегда один другого поддерживал.

И всё было бы хорошо, если бы она хоть иногда вспоминала, что мир создан не одними солнечными лучами, пробивающимися сквозь розовые девичьи линзы. Ведь фактически они обманывались оба, изучая друг в друге женское и мужское. И всё складывалось одновременно и почти в одну картинку. Словно из детства вернулось анкетирование «любишь-не-любишь» – только не в передаваемой по рядам тетрадке, а глаза в глаза.

Он сразу показал себя как артист думающий и понимающий, что делает на сцене. Весь курс хотел работать с ним в паре. Верно выполняя индивидуальные задачи, он мог стать и хорошим партнёром сначала для одного, а потом и для всех однокурсников. С ним хотелось пробовать разные упражнения с разными сюжетами. Он прослыл внимательным, чутким, надёжным партнёром в сценическом плане. С ним пробовали различные интерпретации классических сюжетов, показывающих людей в самых разных ситуациях, где он и его партнёр органично проживали вымышленные жизни. Уловив верный подход к решению встававших перед артистом задач, он старался все больше углубляться в логику поведения своих персонажей. И такой добросовестный подход к целям и задачам человека своей профессии он совершенствовал постоянно.

Заметно это было и в ней. Хотя всё детство провела с карандашом и красками, с углём и фломастерами, пластилином и глиной. Поступив в театральный в семнадцать, заставила себя посещать дополнительные часы чуждых ей специальностей, чтобы быть готовой к любым будущим ролям.

Занятия с преподавателем по вокалу давались ей не так трудно, как танец и гимнастика. Но и в этом виде искусства, перепевая чужое, приобрела свой сценический образ мышления поющей актрисы. Ведь актриса, которая может исполнить что-либо акапельно либо под фонограмму, ценится особо. С таким артистом легче преодолевать замысел авторов пьес, удобнее работать режиссёрам.

Но, обладая сильным голосом и удивительным речевым тембром, она не знала нот и не могла сразу повторить на слух самую простую песенную мелодию. Не стесняясь незнания нотной грамоты, она сначала заучивала мотив, а потом разбиралась, где какая нота. Вот так, с профессиональным терпением, с жадностью до знаний, она старалась относиться к любому образовательному процессу.

А что касалось мастерства актёра, то здесь ей равных не было. Она придумывала этюды на любую тему и всегда просила посмотреть ее первой. Потому что готовила сразу несколько этюдов с привлечением такого количества реквизита, что, выходя на ученическую сцену, легко проживала ту ситуацию, которую предполагал её образ, и смотреть за её действиями было действительно интересно.

Их профессиональный рост и стремление к постоянному совершенствованию ещё больше сближали. Помимо обсуждений систем и методов обучения актёрскому мастерству они продолжали обсуждать самостоятельно вне стен института. Перефразируя того или иного героя, цитируя что-либо или читая поэтические строки, они признавались друг другу в чём-то очень важном.

Она была высока и стройна. Почти как он. У неё были глаза цвета ночного южного неба. А у него – голубые, словно утреннее небо в дымке алтайских холмов. Никого она так не стеснялась и одновременно ни с кем не чувствовала что-то родное, как рядом с ним. Никогда ещё он, испытывая к ней доверительные дружеские чувства, так не боялся причинить ей боль, как теперь.