– Он ускакал туда, – указала букетом белых роз женщина вверх.
– Куда? – не поняла Настя.
– Туда!
– А кто это был?
– Ваш муж!
14. О Коктебеле, нудистах и частичном вегетарианстве
– Как Дерюгин-то выступил на своем юбилее! – вспомнил Гурьянов.
Суэтин улыбнулся. На пятидесятилетии Дерюгина, когда уже пора было расходиться по домам и многие были, что называется, на бровях, Дерюгин, как юбиляр, взял ответное слово:
– Вот и настала пора, – сказал он, погладив лысину, – настала пора юбилеев. Я первый вошел в нее. Кто-то стал каргой, кто-то занудой, кто-то просто лысым хреном.
Дерюгин снова погладил свою лысину и снова повторил слово в слово свою речь. Потом в третий раз, пока все не заорали:
– Да что ты хочешь сказать?
– Настала пора юбилеев, говорю, а с нею и склероз. Не помню, что хотел сказать. За него, родного… как его? Ну, только что сам назвал, на букву «з», кажется.
От четырехкратного воспоминания о слове «юбилей» Суэтину стало тоскливо.
– Я ведь, Леша, думал: из меня Ландау выйдет… – неожиданно для самого себя сказал он. – А вышел пшик один. Ведь работа сделана уже, а пристроить некуда! Хорошая работа, это я без балды говорю.
– На таком заводе и некуда? – удивился Алексей.
– Да какой там завод! Из двадцати цехов два остались.
– Ну, а по старым каналам? Через Москву?
– Не говори мне о Москве. Всех в одночасье обратили в ничтожеств. Сколько нас – столько ничтожеств, видимо-невидимо.
– Это у нас невидимо, а по телику они хороши видимы. Думаешь, ты один такой неустроенный? – с горечью произнес Алексей.
– Неужели и у тебя проблемы?
ebooksa