Хватило того, что она на обочине дороги уже прошлась по его физиономии когтями. Но везение оказалось снова на стороне Гордеева. Каким-то чудом, она не оставила ни царапинки. И сейчас... ходить с располосованной рожей ему не хотелось. Сбитые кулаки и морда — это его привычное состояние. Женские когти — совершенно иное. Они допустимы только в том случае, когда это спина. И когда это желание. Но не тогда, когда он силой взял ту, от которой шарахался полжизни.
Егор неожиданно перехватил девушку за лицо. Уже привычным движением стиснул пальцами её челюсть и потянул на себя. Она тихо заскулила.
— Знаешь... я бы пригласил тебя к себе. Но боюсь, что ты не захочешь. У меня есть кое-что интересное, — её рот был так близко, в пах тугими толчками ударила кровь. Снова, — горячие милфы неплохо заходят у публики... понимаешь о чём я? М?
Её огромные глаза смотрели на него. Он не избегал этого взгляда. Никогда. И сейчас не станет.
— Думаю, — продолжил, наклоняясь и почти касаясь губами её губ, — что понимаешь. Так? Мне насрать на репутацию своего отца. Мне насрать, если они с матерью разбегутся. Но вот твоя мамочка... даже представить себе не могу, что будет с ней, когда её сиськи увидят все, кому не лень. Когда её визги будут греметь в ушах всех её знакомых... — слышал, как шестерёнки в её голове громко заскрипели. Её взгляд мог его уничтожить. — Вот... теперь я вижу, что ты всё понимаешь. Поэтому ты не пикнешь, Муха. Сделаешь вид, что всё прекрасно. Мы ведь с тобой хорошие друзья, так? Соседи... почти с пелёнок.
Прижался к дрожащим губам, запоминая их вкус. Солёные. И сладкие.
— Я пойду, — отпустил её лицо и снова встал. Огромная гора. Её палач. — а ты успокойся и сделай вид, что у тебя всё прекрасно. Хорошо? С минуты на минуту приедет твоя мамочка... так ты говорила?
...
Дани зажмурилась, когда услышала хлопок входной двери. Опустила лицо, прикрываясь покрывалом и зубами вцепилась в ткань. Чтобы не закричать. Чтобы не впасть с истерику. Чтобы хоть как-то унять боль, что разрывало её изнутри.
Животное. Отброс...
Он не человек. Он — нечто, не знающее ни сострадания, ни жалости, ни совести. Ничего, что должно быть присуще человеку. Падаль.
Заскулив в одеяло, она свернулась на полу в клубок, раскачиваясь. Убаюкивая саму себя, словно ребёнка, которого пытаются успокоить. Но ничего не выходило. Грязь. Она чувствовала на себе её. Словно измазавшись в липкой смоле. Знала, что отмыть её будет невозможно. Создать видимость. Но не стереть ощущение. Не выкинуть из памяти.
Открыла глаза только тогда, когда из другой комнаты послышалась заводная мелодия. Мама...
На миг внутри вспыхнул огонёк злости. Неужели всё, что он сказал — правда?! Из-за этого Гордеев столько лет тихо ненавидел Даниэлу и спускал на неё всех собак? Почему?! Причём здесь она?!
Девушка отдышалась перед тем, как подняться на ноги. Встала. Думала, что будет сложней. Живот болел, но не так сильно, как во время...
Вдох... слегка пошатнулась, но удержалась на месте, опираясь на изголовье кровати. В ногах слабость, а голова гудела от непролитых слёз.
Как она будет говорить с мамой?