Мы делаем шаг, другой, держимся бок о бок, доходим до двери, которая ведет в отсек, где кладовки. Норбер замирает и не поворачивает ко мне голову. Я все понимаю, вынимаю руку из кармана, толкаю дверь — и вот он, этот человек, стоит в двух метрах и смотрит прямо на нас. Норбер не соврал: кожа у него действительно неестественно белая. Его лицо не выражает ничего: ни злобы, ни страха, ни напряжения, ни удивления. Как будто маска. Проходит секунда, две, три. А потом человек издает вопль, какой ни одному горлу и рту издать не под силу. Он похож на стрекот кузнечика или саранчи, но в тысячу раз громче. У меня делается гусиная кожа, буквально: волоски на предплечьях встают дыбом.
В этот момент срабатывает таймер, гаснет свет, и я тоже испускаю крик, ужасно высокий и пронзительный. С конца зимы голос у меня начал ломаться, и я иногда сам слышу, что говорю как герой мультфильма.
Я думаю, что человек может воспользоваться темнотой и броситься на нас, втягиваю голову в плечи, мне страшно, теперь я уже не знаю, что делать. Вспоминаю про ножик и понимаю, что не сумею защититься. Я могу остругать ножиком деревяшку, могу развлекаться, втыкать ножик в доску, которая стоит на козлах и служит мне письменным столом, но я не смогу им драться.
Пролетает еще секунда, Норбер отступает. Мой брат прибежал звать на помощь, а теперь меня же бросает. Внезапно я чувствую толчок, Норбер вопит, мы получаем удар дверью в спину, и я едва успеваю различить в проеме силуэт человека, взбегающего по лестнице. Дверь захлопывается, и вот мы опять во мраке.
Протекает целая вечность, прежде чем я, осмелев, решаюсь действовать. Глаза понемногу привыкли к темноте. Очень медленно я придвигаюсь к выключателю, его оранжевая кнопка мигает в паре метров от нас. Вспыхивает свет. Норбер вскрикивает. Человек исчез. Он оставил нас наедине с нашими догадками и страхами.
Наверху беглеца нигде не видно, ни в холле, ни снаружи, на парковке. Как в воздухе растаял. Минуты две мы с Норбером переговариваемся, он снова рассказывает, как незнакомец навалился на него в подвале. Я отвечаю, что это явно не призрак, потому что он меня толкнул. Воспользовавшись случаем, я спрашиваю Норбера, почему он так рано встал в каникулы и куда собирается. Норбер отводит взгляд, секунду медлит, опускает глаза. «Мне пора», — говорит он. И возвращается в кладовку за велосипедом. Я к нему больше не пристаю, просто жду. Он поднимается с велосипедом на плече, и я смотрю, как он катит прочь.
Благодарности я от него не дождусь никогда. Как и ответа на свои вопросы.
Я выхожу на минутку на улицу глотнуть воздуха, у меня в ушах еще звучит крик того человека, перед глазами еще стоит его бесстрастное лицо. Небо низкое, пасмурное, затянутое облаками. Я смотрю вверх, на наш дом: шторы в папиной комнате еще закрыты. Деревья на парковке уже страдают от солнца. Листья желтеют, лето знойное, я слышал, скоро снова будет жарко, как в печке.
Никак не прогнать из головы крик незнакомца. Я вставляю в уши наушники и делаю звук на полную мощность, чтобы полегчало.
Я решил, что больше никогда не увижу беглеца. И снова ошибся.
Может быть, по дороге вдоль здания проезжают в машинах люди, не спавшие ночь, и не спускают глаз с тротуара. Я ничего об этом не знаю. Я слушаю Korn, которая поет про falling away from me[2].
В конце концов я возвращаюсь в дом. Хочется есть, на столе ждет миска хлопьев. На лестнице я натыкаюсь на того типа, который только что звонил в дверь. Он становится передо мной и преграждает дорогу. Я поднимаю на него глаза и вынимаю один наушник. Человек не улыбается. В романе про него написали бы, что его лицо словно вытесано из камня. Я не очень хорошо понимаю, что это значит, но мне кажется, это правдоподобное описание его сурового сухого лица. Он еще рта не раскрыл, но мне уже ясно, что к жилищному кооперативу и реновации квартала он отношения не имеет. Очень медленно и с незнакомым акцентом он спрашивает, не видел ли я необычного человека.
Тут-то я и осознаю, что сердце бьется так, будто хочет выскочить из груди.
Многого в этой истории я не узнаю никогда, кое-что узнаю позднее. Например, пока я доедал завтрак, а папа досыпал, беглец далеко не ушел. Может быть, он сделал несколько шагов и, на свое счастье, увидел одного из преследователей прежде, чем тот увидел его. Как можно незаметнее он развернулся и снова спрятался в здании. В подвале было опасно, и он не хотел, чтобы его видели в холле или на лестничных площадках, поэтому укрылся на лестничной клетке. Если жильцам со второго, третьего и четвертого этажей не всегда хватает силы духа дожидаться лифта и они пользуются лестницей, то выше на лестничных маршах пустынно. В здании восемнадцать этажей, кому придет в голову подниматься на самый верх? Именно это он и сделал и остановился на семнадцатом этаже, чтобы иметь возможность быстро убежать наверх или вниз, если паче чаяния пройдет кто-то из жильцов.
Не знаю, чем он занимался весь день. Наверное, голодал, мерз и боялся.
Оставшись один — то есть один с отцом, чей храп доносится из-за двери комнаты и наполняет коридор неравномерным рокотанием, гортанным и бурлящим, — я стараюсь занять свое утро чем могу. В соцсетях никого, вне их тоже; надо сказать, что большинство моих друзей уехали на каникулы в путешествие с родителями или просто к бабушке с дедушкой либо записались в лагерь, городской или на природе. Каналы на ютьюбе, страницы в соцсетях, уведомления в мессенджерах — так время подползло к полудню. Отец пьет кофе на кухне, мы здороваемся на расстоянии. Есть я буду еще не скоро. Холодильник пустой, вчера вечером мама попросила папу купить продукты. Пока он оденется, сходит в магазин и вернется… Есть мы будем часа в три-четыре. Хлеба нет, хлопья я утром доел, поэтому беру яблоко, что вызывает неизбежное: «Хватит жевать до обеда». Я делаю вид, что не слышу, и с яблоком в руке ухожу к себе в комнату. На парковке, вижу, пусто. Я стою и разглядываю безлюдную территорию, здание напротив, фонари, кусты, тротуары, несколько деревьев, которые воткнули специально, чтобы создать видимость уголка природы в царстве асфальта и бетона. Вдали пробегает кошка, кроме нее нет ни души.
Я долго рассматриваю этот пейзаж, так хорошо знакомый, что я уже перестал обращать на него внимание. Только узнав о планах перестроить квартал, я начал замечать, что у меня под носом. Бетон, деревья, дороги, бетон — скромный список, но сердце невольно сжимается. Людям наш район кажется серым и тоскливым. Здесь мой дом, и я всю жизнь прожил в этой квартире с мамой, папой и братом. Чиновники из мэрии показывали нам рисунки, на которых изображен квартал по окончании работ: светловолосые парочки выгуливают собак на газоне, а чернокожие, арабские и азиатские детишки играют в мяч. Здания раскрашены во все цвета радуги. Светит солнце, весна, яркое фотошопное небо с двумя-тремя облачками. А на месте моего дома — пустое место.
Одни жильцы в восторге от такого улучшения окружающей территории. Другие запустили петицию против нашего выдворения и насильственного переселения, пока высотку не взорвали.
Я смотрю вниз, но уже ничего не вижу. Не знаю, чего мне больше хочется: чтобы все осталось как есть или чтобы все изменилось. Норбер говорит, что ему плевать. Мама думает, что мы будем жить в лучших условиях. Папа брюзжит, потому что придется переезжать. А я не понимаю, что чувствую. Как будто пустота возникла. Может, мне и нравится мой дом. Пусть даже серый и тоскливый.
Человек снова пустился бежать, слишком многие хотят его схватить. Он не знает, выдадут ли его преследователям те два мальчика, которые видели его утром. Он не доверяет никому. Он быстро понял: если ты беглец, любой взгляд на тебя, самый краткий, несет опасность. Человек бежит то ли по лестничным маршам, то ли незнамо где. Настал день, и до ночи ему нужно отыскать укрытие.
ebooksa