После завтрака стала понятно, что второй отряд по большей части только делал вид, что ему все равно на визит родителей. Просто нужно было держать марку, мол, никто из нас не мамина конфетка и не ожидает с нетерпением своих родственников. По одному, по двое потянулись к воротам, лишь номинально сделав вид, что как-то понаводили порядок вокруг корпуса.
В конце концов не захваченными всеобщей родительской лихорадкой оказались только трое — я, Мамонов и Цицерона.
— А ты что к воротам не идешь? — спросил я у Мамонова. — Думаешь, никто не приедет?
— Ах, если бы, — криво ухмыльнулся Мамонов. — Маме же не докажешь, что незачем таскаться в такую даль...
— Ага, — Чичерина вздохнула. — Лучше бы уж не приезжали.
— Так может тоже пойдем? — спросил я. — Опасность надо встречать лицом к лицу, и все такое.
У ворот и внешнего края забора царил хаос и суета. Кто-то из детей-счастливчиков уже воссоединился со своими родителями, и они всей семьей устроили пикник прямо на траве за воротами. За кем-то даже на машинах приехали — перед воротами стояла парочка запыленных жигуленков и явно много всего повидавший москвич. Но в целом картина снова была похожа на калейдоскоп, как в самый первый день на Привокзальной площади.
— О, а вот и за Верхолазовым приехали, — Мамонов мотнул подбородком в сторону вывернувшей из-за деревьев блестящей черной волги. Ее глянцевые борта кое-где были покрыты пылью проселка, но по сравнению с остальными представленными здесь транспортными... гм... средствами, она смотрелась как белоснежная яхта на фоне ржавых баркасов.
Верхолазов беспрепятственно прошел через вертушку, хотя строгие дежурные на воротах обычно придирались, если за питомцем лагеря не подходили сами родители. В общем-то родителей даже запускали внутрь, только в отряд было нельзя. Но большинство детей почему-то стремились выйти за ворота, чтобы сидеть на покрывалах и поглощать принесенные вкусности.
Почти все вожатые тоже были здесь, но большая их часть скучковалась вокруг длинного деревянного стола под навесом.
Елена Евгеньевна о чем-то разговаривала с женщиной монголоидной внешности, в ситцевом платье в цветочек и в платке. В руках — пластмассовое ведерко, повязанное сверху платком. Похоже, она пыталась всучить вожатой что-то с дачи, а вожатая протестовала, видимо, правилами такое было запрещено. Невдалеке топтался хмурый Мусатов. Видимо, это была его мама.
— Помидоры что ли опять привезла? — спросила Цицерона.
— Рановато для помидоров, — Мамонов выплюнул травинку, которую жевал. — Ягода какая-то, наверное.
— Мусатовы садоводы? — спросил я.
— Ага, — кивнул Мамонов. — Настроили на дачном участке теплиц, его мамаша продает овощи-фрукты на рынке. Каждый год та же история — ей запрещают их привозить, а она все равно привозит. Чуть ли не с самого первого класса. Мол, витаминчики чтобы покушали, а то живем впроголодь...
Цицерона и Мамонов засмеялись. «Теплицы, — подумал я. — Ага...»
— Эх, а вот и за мной, — Цицерона скривилась и встала. Я проследил за ее взглядом. Мужчина и женщина, на которых она смотрела, были похожи скорее на ее бабушку и дедушку, чем на родителей. Мужичок был пузатенький, лысенький и с красным носом любителя заложить за воротник. А женщина — высокая и худая. На вид — библиотекарша или сотрудница какого-нибудь архива. Папа, по всей видимости, уж принял, поэтому вид имел довольно веселый и рассеянный, рубашка на его круглом пузике изо всех сил намекала, что уже почти готова потерять все пуговицы.
Папа сразу полез к Цицероне обниматься, та отнеслась к бурному проявлению родственных чувств равнодушно.
— Пойду тоже, пока она дежурным сцену не устроила, — Мамонов поднялся. — Бывай, Кирюха.
Честно говоря, если бы я эту девушку встретил на улице, то подумал, что это старшая сестра Мамонова. На вид она была совсем молоденькой, несмотря на то, здесь все выглядели по ощущениями здорово старше, чем я привык там, в своем времени. Или может быть, мне уже стоит перестать называть его своим? Непонятно, вернусь я туда в обозримом будущем, или только если своим ходом доживу? Пенсионером уже.