На улицах следовало остерегаться ватаг хулиганов, и горожан открытым текстом призывали носить с собой оружие для самозащиты. Сэр Уильям Уэнтуорт в 1607 г. советовал своему сыну не доверять никому, поскольку все окружающие на самом деле лишь хотели его использовать; любой в мгновение ока из друга мог превратиться в злейшего врага, и потому единственным способом выжить в этом мире было, по его мнению, научиться безупречно владеть собой, быть человеком внешне сдержанным, скрытным и даже двуличным.
От средневековой самообороны до современной самозащиты
Самообладание и здоровая бдительность до сих пор необходимы при перемещении в крупных городах. Советы, которые Уэнтуорт давал сыну, хорошо описывают также поведение современного горожанина, для которого в английском языке есть хорошее определение – streetwise, то есть человек, хорошо знакомый с жизнью улицы и умеющий за себя постоять. В публичных местах мы стараемся держать дистанцию и не стремимся идти на контакт с незнакомцами, наоборот, мы всеми силами пытаемся его избежать, поскольку чужаки – люди непонятные, непредсказуемые и доверять им нельзя, ведь они могут оказаться по-настоящему плохими парнями.
Однако по природе своей человек – существо социальное и нуждается в обществе, к которому можно принадлежать, поэтому мы налаживаем контакты с соседями и превращаем отдельную городскую территорию в зону моральной защиты, в территорию, где обитаем мы сами и нам подобные. Иными словами, мы пытаемся создать вокруг себя безопасное общество, оградить «свое поле», которое так отличается от безликих городских улиц.
В то же время попытка создать общество «своих» может привести к изоляции отдельной территории и превращению ее в гетто. История происхождения слова «гетто», которое изначально употреблялось лишь применительно к иудеям, такова. Евреи испокон веков селились в европейских городах вместе, образовывая свои жилые кварталы. Но если прежде они делали это по доброй воле, то в XVI столетии власти Венецианской республики заставили всех иудеев переселиться в изолированный каналами и рвами район города, известный как Гетто Нуово (ит. Getto Nuovo – «новая плавильня»). Позже еврейские гетто появились и в других странах Европы, но особенно мрачный оттенок это слово приобрело во время Второй мировой войны: так стали именовать жилые зоны оккупированных территорий Третьего рейха, которые были созданы нацистами с целью уничтожения еврейского населения.
В современном языке понятие «гетто» расширилось, и сейчас так можно назвать неблагополучный район любого крупного города, в котором живут представители дискриминируемых расовых или религиозных групп, зачастую иммигранты. Обитатели этих трущоб обычно очень бедны и ведут себя не самым лучшим образом: нам, увы, слишком часто приходится слышать новости о жестоких бунтах, возникающих то в одном, то в другом европейском городе-миллионере. Власти с помощью городского планирования пытаются предотвратить появление гетто, однако это сложная задача, поскольку у людей всегда была потребность образовывать общины и жить в тесном взаимодействии с себе подобными.
Разделение на плохих и хороших – это касается не только людей, но и территорий – очень древняя привычка. Агрессивное поведение и деление на группы, вероятно, выработались еще в доисторические времена, когда наши пращуры вместе добывали пищу. Люди обычно охотились группами, и это делило представителей рода человеческого на тех, кто шел с вами на сотрудничество, и тех, кто от него отказывался и вел себя агрессивно. В те далекие времена не было нужды контролировать насилие, направленное на чужаков, находившихся за пределами своей собственной группы. А вот когда число людей, входящих в одно сообщество, начало стремительно расти, граница между друзьями и врагами стала стираться. Как установили социальные психологи, человек может поддерживать тесную связь только с ограниченным количеством родных и близких; если же у него слишком много знакомых, то это негативно влияет на уровень его привязанности и тесноты выстраиваемых отношений.
Люди не приспособлены к тому, чтобы жить в огромных муравейниках, где копошатся сотни тысяч таких же, как они. Наше поведение развивалось таким образом, чтобы мы умели взаимодействовать в небольших, до ста человек, общинах, где все члены сообщества знают друг друга лично. В крупных же городах человек постоянно находится в состоянии стресса, поскольку ему ежедневно приходится сталкиваться с бесчисленным количеством незнакомцев. Невозможно наладить даже самую поверхностную связь со всеми, кого за день встречаешь на пути, и поэтому мы просто не обращаем на них внимания. В книгах по этикету, например в «Парижской книге домоводства» (Le Ménagier de Paris), можно найти похожие советы о том, как «не обращать внимания на людей». Взять, к примеру, инструкции, которым должны были следовать молодые девушки, отправляясь в церковь в средневековом Париже.
Эти советы, которые датируются еще XIV в., ясно показывают всю важность зрительного контакта при привлечении внимания или попытке его избежать. Теоретически считается учтивым, общаясь с кем-либо, смотреть ему в глаза, однако на практике дело обстоит не совсем так: обычно при разговоре лицом к лицу мы не сверлим человека глазами, не пялимся на него не отрываясь, а лишь бросаем время от времени короткие взгляды, чтобы проверить реакцию собеседника на то, что говорим. Вежливый поклон на самом деле также является способом уклониться от прямого зрительного контакта, поскольку длительный взгляд в упор считается признаком открытой недоброжелательности. Недаром, случайно столкнувшись взглядами с незнакомцем, мы стараемся быстро отвести глаза. Если же один человек продолжает сверлить другого взглядом, то тот, на которого смотрят, может начать нервничать. Только очень агрессивный индивид может долго и пристально смотреть в глаза незнакомцу.
Агрессивность толпы
В крупных городах человек обычно опасается прикосновений со стороны незнакомцев. Мы стараемся избегать чужаков, поскольку не знаем, как они себя поведут – дружелюбно или враждебно. Если кто-то вызывает у нас симпатию или же возникла потребность в контакте, мы пытаемся приблизиться к этому человеку, но сразу же формально просим нас простить за такое вторжение на личную территорию: «Извините, но…» Ответом на попытку контакта может стать негативная реакция. Страх прикосновений укоренился в нас очень глубоко, и он не исчезает даже после того, как человек устанавливает для себя границы своего собственного личного пространства.
Однако, как бы парадоксально это ни прозвучало, человек освобождается от вышеупомянутого страха, будучи частью толпы. Элиас Канетти, нобелевский лауреат, исследовавший поведение толпы и механизмы власти, считал, что это единственная ситуация, в которой присущая нам боязнь незнакомцев превращается в противоположное, позитивное чувство. Человеку хочется ощутить свою причастность, почувствовать сплоченность тел в тот момент, когда кажется, что толпа – это единый огромный организм. В подобной ситуации страх становится силой, а поведение толпы приобретает агрессивный характер.
В качестве примера можно привести хотя бы демонстрации, во время которых людей нимало не волнуют чужие прикосновения, поскольку собравшаяся толпа выступает за общее дело, «словно единый огромный организм», как писал Канетти. Однако наряду с этим демонстрации легко превращаются в беспорядки, причем зачастую происходит это по совершенно ничтожным причинам. Нередко манифестанты, вышедшие на мирную акцию протеста, чтобы защитить какие-либо моральные и этические ценности, забрасывают камнями и бутылками полицейских и вступают с ними в драки.
Агрессивное поведение толпы также является пережитком тех времен, когда члены общины вместе охотились. Позже такая модель поведения практиковалась во время коллективных казней, в которых участвовали все члены единого сообщества: таких, например, как побивание камнями. В определенном смысле все публичные казни можно считать коллективными: настоящим палачом является публика, собравшаяся посмотреть на последние минуты приговоренного к смерти.
Во время пыточных церемоний толпа также играла важную роль, поскольку целью пыток было преподать урок абсолютно каждому, вне зависимости от сословия. Народ требовал доступа к лобному месту и протестовал, получив отказ, особенно если пыткам предполагалось подвергнуть какое-либо высокопоставленное лицо, ибо в этом случае собравшиеся могли подозревать, что наказание будет приведено в исполнение недостаточно строго. В ряде стран, например во Франции и Англии, зрители имели право принять участие в пытках. После того как осужденный был подвергнут публичному унижению, его могли отдать на растерзание толпе.
Еще в XVIII в. на место казни отправлялись словно на пикник. Люди с восторгом внимали тому, как бранились и кричали жертвы экзекуций: особенное удовольствие им доставляло слушать, как жертва проклинает власть, короля и церковь. Также поведение толпы, наблюдающей за казнью, было агрессивным: люди дрались, выбивали друг другу зубы, а некоторых и вовсе затаптывали насмерть. Среди публики, пришедшей поглазеть на то, как лишают жизни им подобных, были представители самых разных сословий и классов, от дворян до простолюдинов, в том числе и дети.
В XVIII в. характер публичных казней изменился. Издевательства над жертвами отошли в прошлое, а плаха теперь пробуждала скорее отвращение, чем любопытство. Пытки стали восприниматься как проявление жестокости, и к концу столетия во многих европейских странах они были запрещены.
В XIX в. казнь как зрелище исчезла с подмостков, экзекуции перестали быть публичным спектаклем, вызывающим отвращение у большинства зрителей. По мнению философа Мишеля Фуко, ритуал публичных казней действовал на людей двояко: с одной стороны, приучал народ к той самой жестокости, сторониться которой требовало от них общество, а с другой – жестокость властей заставляла зрителей считать судей и палача убийцами, тогда как преступник превращался в мученика и объект жалости. Постепенно на смену смертной казни и пыткам пришли наказания, ограничивающие свободу. Когда общество начало понемногу освобождаться от строгих религиозных норм Средневековья, свобода превратилась в важную гуманистическую ценность. В то же время государство могло строго наказать гражданина, лишив его этой свободы.
Благодаря гуманизму эпохи Просвещения жестокость и наслаждение чужими мучениями превратились в предмет осуждения или по крайней мере в контролируемое обществом явление, после того как насилие стало инструментом исключительно государственных институтов. В условиях войны это означало отказ от намеренной жестокости, а также возникший обычай брать врагов в плен, вместо того чтобы убивать их, в мирное же время – уменьшение количества казней благодаря укрепившейся системе тюрем и замене смертного приговора на лишение свободы. Однако у любой монеты есть оборотная сторона, и многие считают, что современная пенитенциарная система порождает замкнутый круг душевного насилия и преступлений, подпитывая и взращивая криминал внутри тюремных стен.
ebooksa