«Люди — удивительно нелюбопытные создания», — подумал я, остановившись на мостике через Екатерининский канал и делая вид, что задумчиво любуюсь перспективой. Я не собирался задерживаться, но мое внимание привлек тот самый дом на углу Конного переулка. Ветхий, всего в два этажа, с башенкой на углу. Такое впечатление, что его скоро собираются сносить, чтобы возвести на этом месте что-то более пристойное.
Два человека, одетых в форменные или похожие на форменные жилеты, деловито отдирали доски от боковой двери. Рабочие вид имели невзрачный и угрюмый, как и все другие-прочие их коллеги. Да и эта самая боковая дверь…
Я открыл бутылку кваса. Пена с шипением рванулась из горлышка и полилась в канал. Пить мне особенно не хотелось, жест был скорее для маскировки. Мол, что-то долго стою на мосту просто так.
Впрочем, можно было этого и не делать. Никто не спешил обращать на меня внимания, хоть с открытой бутылкой, хоть без. Кроме старухи в платье с глухим воротом до самого подбородка. Она зыркнула на меня неодобрительно, прошипела что-то сквозь зубы и прошла мимо, стуча клюкой. Стук тоже звучал осуждающе.
Бутылка перестала фонтанировать пеной, и я сделал глоток. Зажмурился от ударившего в нос резко-кислого вкуса. Пузырьки защекотали небо.
Я облокотился на перила мостика и сделал вид, что разглядываю лепнину, украшающую фасад одного из домов.
Тем временем рабочие освободили дверь от досок, и один из них присел рядом с ней и принялся копаться в замке. Дверь была неприметная, мимо таких обычно проходишь, не обращая внимания. Что там может быть интересного? Дворник хранит метлы? Боковой вход в подвал, чтобы когда слуги продукты с рынка привозят, не топтались в парадной прихожей?
Дверь со скрежетом открылась. С края дверного проема посыпалась сухай штукатурка. Оба рабочих немедленно скрылись внутри. Дверь закрылась.
А на порог немедленно уселись невесть откуда взявшиеся двое бродяг-оборванцев. Постелили между собой газету, сноровисто расставили бутылку, стаканы и разложили краюхи хлеба и вяленую рыбу.
Еще одни «невидимки», за которых взгляды прохожих не цепляются даже на Невском, у Адмиралтейства или на Дворцовой площади. Я задумался, кого еще мы не замечаем. Фонарщиков. Извозчиков. Трубочистов… Как сложно, оказывается, описать маленького человека, привычную деталь пейзажа в большом городе.
Я всмотрелся в лица бродяг. Голова одного была замотана мешковиной, правый глаз скрывался под тряпкой, лицо вымазано грязью. Второй до самых глаз закутан в какую-то хламиду, на голове — мятая шляпа.
— Опышное тело — стутент с путылкой на мосту, ферно? — раздался прямо над ухом женский голос с сильным акцентом. — Я тепя заметила еше в Никольских рятах, мальшик.
— Ида? — я инстинктивно отшатнулся, но быстро взял себя в руки.
— Потслушифать нехорошо, — строго сказала она, но широко улыбнулась. Она была одета в то самое красное платье, в котором я ее видел полчаса назад. Как я мог не заметить, что она за мной следит? Ее наряд яркий, как новогодняя елка!
— Мое топрое сертце кокта-нипуть тофетет меня до мокилы, — она подчеркнуто-тревожно покачала головой. — Ты ф польшой опасности мальшик. Княсю нет то тепя тела, а мне — есть.
— Почему? — спросил я. В этой женщине было что-то странное. Сейчас она выглядела, как утомленная жизнью актриса дешевого театра, а вовсе не как уличная проститутка. Но что-то такое было в ее лице… Что-то…
— Потому што я снаю тфою мать, — она облокотилась на перила моста рядом со мной. Я смотрел на ее отражение в зеленоватой воде Екатерининского канала. И в этом отражении она выглядела моложе. И ее глаза… Между веками не было зрачка и цветной радужки. Они целиком были залиты тускло поблескивающим золотом.
— А я знаю кто ты, — сказал я и поднял глаза с ее отражения на саму стоящую рядом женщину. — Ты босорка. Что ты делаешь в Петербурге?
— А ты не тот, са кого сепя вытаешь, мальшик, — она как-то грустно улыбнулась и выпрямилась. Я понял, что она специально показала мне свое отражение. — Тот мальшик был нефешта, он не мок уснать меня по класам.
— Ты специально мне показалась? — пальцы мои сжались на перилах, костяшки побелели. В общем-то, босорки мало чем отличаются от людей. И не особенно враждебны, в отличе и тех же стриг или двоедушников. Их магия не очень могущественна, но если такую разозлить, то она может насылать чары, подобные родовым дворянским. От которых практически нет защиты, и противодействовать им нельзя. А еще босорки часто становятся любовницами и рожают детей от мужчин. Девочек они забирают себе, а мальчиков бросают на отца. Потому что девочка, рожденная от такого союза становится босоркой, а мальчик остается обычным человеком.