Вот и сегодня... Закручивая волосы на затылке, она вошла в комнату и спросила:
— Когда разошлись, а?
— Во втором часу. Доброе утро, мама,— поздоровался Евген.— Чего вы так рано встали?
— А Рая? — не дала ему Арина перевести разговор на другое?
— Зачем вы волнуетесь?
Он думал, что мать подойдет к нему, поцелует в голову и, как всегда, заставит сейчас же лечь в постель. Но Арина только вздохнула.
— Девчатам достоинство не худо бы иметь. Что-то свое передавать вашему брату. А что получается? Чего она сидит с вами? Как ей не совестно?
— Оставьте это, мама.
— Тебе, может, и приятно, но разве позволено так? Цели сама не понимает, намекни ей. Ну ложись быстрей, разбужу.
Евген послушно юркнул в постель, закрыл глаза и лишь тогда почувствовал, как устал. Вышло так, что он лег на спину, но не хватило уже сил повернуться на бок, хотя знал — может захрапеть. Несмотря на ревнивый выговор матери, на душе было хорошо. «Пускай себе поворчит…» Ниточка мыслей исподволь рвалась, а ощущение чего-то хорошего жило. Однако вскоре и это отдалилось, и на миг перед глазами встало восходящее солнце — огромное, рыжее.
До гудка Евген обошел плавильный участок, поговорил с вагранщиками, тельферистками, заглянул к механику. Алексеев собирался в цех, и они встретились на пороге кабинета. Посмотрев на небритого Евгена, остановившегося в темном прямоугольнике дверей, Алексеев засмеялся.
— Вот это напрасно. Борода, брат ты мой, в нашем деле не помощник! Снова не ладится что-нибудь?
— Перепроверил еще раз: кажется, всё в порядке,— виновато потер колючую щеку Евген.— Советовался с вагранщиками. Говорят, днище должно открываться и закрываться, как в сказке.
— Тогда пошли.
Они вернулись в цех и долго лазали под вагранкой, стоявшей на ремонте, осматривая днище, проверяя свои соображения. А когда вылезли — лицом к лицу столкнулись с Кашиным, проходившим мимо вагранки. Стараясь держаться бодро, тот вышагивал с напускной независимостью, высоко подняв голову. Но глаза все же бегали, лицо серое, и выглядел он, будто спал ночь не раздеваясь.
Неприятно глядеть в глаза наказанному человеку. Алексеев потупился, отступил на шаг, но потом рассердился на себя. Евгену стало смешно. Каким Кашин был и каким стал! Куда девалось его самомнение, помпа. А может, наоборот, смешным и жалким было иное — то, что Кашин тужился, норовил сохранить прежнюю уверенность, солидность, а у самого всё дрожало внутри, цепенело от унижения, от бессилия выглядеть прежним.
«Сейчас станет искать сочувствия,— подумал Евген,— выберет меня или Алексеева — кто, по его мнению, мягче — и будет апеллировать».
Но Кашин начал с иного. Сунув холодную руку Евгену, потом Алексееву, спросил:
— Ну и как тут без меня? Рай?
— Ничего, работаем,— ответил механик.
ebooksa