Пламя моей души

— Тут или очень сильный волхв поможет, который слова особые ведает. Или сама она справится. Очень сильная, — женщина покосилась на княжну со скрытым во взоре восхищением. — Да только сколь времени пройдёт, то я сказать вам не могу. Никак не могу. Первый раз такое вижу, чтобы утянуло так далеко кого-то в Нижний мир и он при том жив остался. Связан с ним как будто.

Больше ничего она сказать не сумела толкового. А потому решено было наутро ехать в Остёрск. Там уж самые сильные и умелые волхвы княжества живут. Боянка окружила княжну самой рьяной заботой. И оказалось, что в себя та всё ж приходит. Да не надолго. Как будто силы накопленные во время беспамятства, тут же утекают куда-то, не задерживаясь в теле. Благо успела она и воды испить, и поесть даже ухи, что челядинка ей поднесла. Сказала та, что и поговорить они сумели немного. И княжна только подтвердила, что в Остёрск им всем ехать надо. Но раз очнулась она посреди ночи, то княжичей уже тревожить не стали.

А Чаян корил себя всё за то, что миг этот, как можно было с Елицей хоть парой слов обмолвиться, спросить о чём-то, хоть и неважном, может, он упустил. Только уверившись от слов княженки, что решение отправиться домой правильное, скоро собрались в дорогу.

Чаян и с Берибором пытался поговорить, чтобы тот людей дал — сопроводить до Остёрска. Да тот мялся всё, сетовал, что отправлять некого. И глаза все прятал, суетился дюже. Как и всегда: людей полна весь, а поехать некому. Кабы ещё не случилось так, что люди Макуши не встретятся, разминуться придётся где на дорожках разных — и оттого хотелось высказать пару неласковых слов старосте за промедление — да не заезжать же за этим снова в Яруницу. Благо хоть погода стояла справная для скорого пути. Ночью погромыхивало где-то вдалеке: слышно было сквозь сон, да к утру всё успокоилось, хоть и хранило небо лёгкую пасмурность, а Дажьбожье око лишь едва пробивалось сквозь пелену тонких, размазанных, словно сливки по крынке, облаков.

Но успели только за околицу выехать, как послышался впереди на тропе, за стеной полупрозрачной леса, шум голосов многих. Разносился он эхом вокруг, метясь и стихая, а после вспыхивал вновь. Кто-то ехал вперёд, не скрываясь, не боясь встревожить гормоном здешних духов. А ещё через несколько саженей вышли из зеленоватой тени, что скрадывала далёкий конец дороги, всадники.

Чаян пригляделся, сощурившись — и узнал Олеся, парня из Яруницы, сына бортника. За ним ехали ещё пятеро, на лошадях не слишком-то хороших, но и не пешком шли. А то он уж подумать решил, что староста подмогу пешую отправил — потому так долго и идут. Все заволновались, кроме Ледена, который мужей знакомых тоже успел разглядеть. Завертел головой Радай, словно принял ярунчан за татей каких. Да тут и издаля понятно, что свои.

Олесь пустил своего коня быстрее и первым встретил Ледена, который впереди ехал. Коротко они перемолвились парой слов, и сын бортника махнул Чаяну рукой.

— Что-то долго вы добирались, — проворчал тот, поравнявшись с братом.

— Так гребель проклятая… — начал оправдываться тот. — Не отпускал Макуша.

На том упрёки закончили: теперь на душе стало спокойнее гораздо. Елица будет в безопасности.

Княжну нынче осторожно уложили в телегу, а лошадь её привязали к борту, надеясь, что всё же та ей пригодится, что очнётся девушка, как наберётся достаточно сил.

Чаян поехал рядом с повозкой, то и дело опуская в неё взгляд, рассматривая лицо Елицы, спокойное, мягко очерченное туманным светом Дажбожьего ока, нынче прикрытого мутной дымкой. Словно и оно берегло девушку от жары, чтобы не навредить ещё больше. И он хотел сделать для неё хоть что-то. И не мог. От этого хотелось выть — от бессилия, от страха за неё. И кабы мог он сократить вёрсты до Остёрска — они уже были бы там.

Боянка не обманула: Елица приходила в себя несколько раз за весь день. Ненадолго. Тут же устраивали стоянку, даже не разбирая вещей. Челядинка спешила напоить Елицу, а то и подмогу оказать в насущном. Но после княжна снова как будто угасала, как огонёк догорающей лучины. Сначала точно в сон погружалась — а после уже невозможно было её разбудить, хоть и дышала она ровно и спокойно.

Леден держался в стороне от неё, пуская Чаяна вперёд, не путаясь под ногами. Но его наблюдение, его тревога витали в воздухе почти осязаемо. Но он, верно, просто боялся, что снова, после того, как за гранью побывал, хоть и добровольно, сделает хуже, если будет рядом с Елицей находиться.

И стыдно было признать: Чаяна это только радовало. Хоть в чём-то сейчас он чувствовал, что приближается к Елице. Что связывает себя с ней обрывками заботы и внимания, которые успевал выказать, пока она была в себе. Пусть даже поговорить не удавалось: он не хотел утомлять её расспросами.

Как покатилось освободившееся от пелены Око вниз по небосклону, начали о ночлеге подумывать. Выбрали место хорошее, тихое, у родника, что бил в низине прямо среди камней, а над ним поставили в незапамятные времена колодец. Где-то далее на западе текла река неглубокая, но до неё добираться не стали. Раскинулись шатры и палатки. Захлопотала Боянка у огня с вечерей вместе с отроками: сейчас княжна помогать ей не могла. Радай хотел было пойти за водой иль за дровами: лишь бы со стряпней не возиться, да Чаян велел ему челядинке помогать. Тот расстроился заметно но перечить особо не стал.

Шумный нынче получился стан. Собрались парни у огня, как подкрепились и подобрели. Завели разговоры самые обычные: о жизни, о ярмарке скорой в Остёрске, на которую надо — кровь из носу — попасть. И о девицах тоже — как без них.

Боянка скрылась в отдельном шатре, что для княженки поставили, а вскоре оттуда послышались даже голоса тихие: значит, Елица вновь в себя пришла. И как встрепенулся Чаян, напрягся в ожидании, от желания дикого скорее в укрытие к ней сходить, проведать, а всё равно заметил, что и Леден оживился заметно. Но никто из них с места своего не сдвинулся: пусть Боянка разрешит зайти. Но та мелькнула всего пару раз снаружи и пропала в шатре насовсем.

Не решился Чаян тревожить Елицу — так и улёгся спать да уснул быстро.

Только разбудил ночью гул далёкий как будто. Он вскочил на лежанке своей, моргая часто, слушая грохот копыт, что явственно приближался откуда-то из чащи самой. Подумал, что почудилось сквозь сон, но нет, шум не стихал. Только громче становился. Чаян огляделся в шатре: никого. Пропал куда-то Радай. Лежанка его была смята и брошена небрежно.