— Думаешь, не сойдёмся? — она усмехнулась, оглядывая его исподволь.
Чаян улыбнулся тоже, да вышло у него как-то невесело. И почудилось вдруг, что чем больше вёрст они проходили, чем больше дорог и весей видели, тем больший груз оседал у каждого на душе. Только у каждого — свой.
— Кто знает, — княжич пожал плечами, и словно тьма по ним перетекла, вычерчивая каждую впадинку, каждую выпуклость мышц. — Я в делах этих несведущ. Это братец мой, верно, подсказал бы что, понял бы. А я… Глухой к тому совсем. Потому он завтра за вами с Диминой пойдёт. Скрытно.
— Так нельзя же. Мужам-то, — возразила было Елица.
А у самой аж от сердца отлегло. Уж с приглядом ей точно спокойнее будет.
— Ледену многое можно, что обычным мужам не дозволено… Да и вообще людям, — Чаян махнул рукой перед лицом, отгоняя мошек. — Я и сам бы хотел пойти. Да уж лучше Волота отвлеку — на то я больше сгожусь.
Елица поёжилась, слегка вздрагивая от прохлады, которая, тая под напором светила днём, ночью вытекала из лесу, словно туман, и становилась всё ж ощутимой. Чаян качнулся было к ней вдруг, словно мысль его какая толкнула, но передумал. Лишь слышно стало, как втянул воздух носом шумно, но пытаясь скрыть.
— Может, и хорошо, что дела тебе до этого нет, — поспешно ответила Елица, всё сильнее немея от неловкости. — Леден, кажется, не слишком рад своим умениям.
Чаян прислонился спиной к стене сеней, сложив руки на груди широкой. Усмехнулся тихо, и показалось, смолчит, но он всё же ответил:
— Как бы плохо ему от того ни было, а хорошо в одном: это его с тобой сближает.
Елица вскинула брови, не ожидая, что княжич открыто так в своей ревности признается. Пусть не напрямую, а всё ж понятно: каждое слово горькое ею пронизано. И вспомнились невольно слова княгини о недоле, что матушку ещё преследовала, а теперь и на неё, кажется, перекинулась: встать раздором между братьями. Развести их по разные стороны реки. И не хотела она того, да, похоже, ничего поделать не могла. Прогони обоих, чтобы не осталось пути назад — ничего не поменяется. Да, может, так и случится теперь, если придумает она, что с Радимом делать и как его от неведомых чар избавить.
— Ледену никто близок не может стать, — Елица опустила голову. — Уж кому, как не тебе, это знать.
Чаян взглянул на неё, протянул руку медленно и вдруг коснулся волос, провёл вниз по волнистым прядям, пропустил между пальцами. Елица прочь отшатнулась, но обхватила большая и твёрдая ладонь княжича её лицо, а губы прижались к виску.
— Тяжко мне, Елица, — шепнул он, щекоча кожу. — Тяжко рядом с тобой. Любого гнать от тебя готов. И сам себя тоже.
— Ничего, очередная девица глупая в веси какой скрасит твои страдания, — процедила та.
И не хотела ведь признаваться, что видела его с Озарой давеча, а вот не удержалась. Рука Чаяна напряглась на миг, но снова расслабилась, спустилась по шее, скользнули пальцы по ключице. И странно, но прикосновения эти будто в онемение вгоняли. Бывает такое, что касается кто-то — и даже передёргивает внутри — до того дурно и гадостно. Как с Грозданом было. А тут… И не знаешь, как к тому относиться: корить ли себя иль поддаться на очарование мига.
— Оттого и случилось так, что мочи нет, — шепнул княжич, блуждая губами по коже у линии волос. — В глазах темнеет, как желаю тебя. А девицы, они как тряпица прохладная на лбу при лихоманке — только облегчают жар ненадолго. Ты права. И вправе винить меня за всё. Ты это хотела услышать? Чтобы душу всю наизнанку вывернул? Так ещё выверну, не пожалею.
— В глазах у тебя темно оттого, что ночь на дворе, — Елица всё ж высвободилась — и Чаян на удивление легко отпустил её. — Добрых снов тебе, княжич.
— Доброй ночи, княжна.
Горело ещё прикосновение его губ на виске, казалось бы, вполне невинное, да скрывающе за собой всю силу страшную жажды Чаяна. Которую княжич неведомо какой волей сдерживал. Он будто клинком раскалённым умел делаться вмиг, как доводилось к Елице притронуться — того и гляди взрежет, опалит до нутра самого. Кому польстило бы, а на неё страсть его только сумятицу нагоняла. Пришлось спешно возвращаться: спокойный, казалось бы, да с подоплёкой разговор с Чаяном хоть и оставил в душе вопросы и тревогу смутную, но отпустило напряжение — и усталость такая накатила неподъёмная, что хоть в сенях среди скарба домашнего падай.
ebooksa