Ателье Мадам Пикок

Я с чистой совестью направилась в сторону часовни, как вдруг услышала за собой торопливые шаги. За мной бежал, икая, Фогс.

- Прости, прости, Вин! Это я случайно проболтался! Дитрих дал денег, я пошел выпить, потому она выбросил мой букет… Прямо в грязь! Она словно растоптала мои чувства! А потом я узнал, от Дитриха, что ее замуж выдают! Ну я и решил выпить. Так получилось, что все только про эту Пикок и говорят… И я тут возьми да и скажи… Ты ведь не злишься? Нет? Точно? – лепетал мятый Фогс, едва стоя на ногах. – Только не злись, Вин! И не говори Дитриху… Я знаю, я виноват… Готов искупить свою вину!

- Не, что ты! – улыбнулась я, заходя в часовню. «Не возбудите, да не возбудимы будете!», - прочитала я список заповедей богини любви.

- … покойся с миром, пусть панталоны будут тебе мягким пухом… - умиротворенно читал Бесподобный Елауарий. На скамейках сидели немногочисленные прихожане, собрав руки сердечком. Везде, на полу, на алтаре и даже на окнах горели розовые свечи, и пахло чайными розами. Любимыми розами богини любви. Лица у всех были скорбными, а жуткие и грустные звуки неприятными аккордами доносились из дальнего конца зала.

Бесподобный увидел меня, а потом Фогса и указала на скамейку.

- Тише, дети мои! У нас тут поминальная служба! - строго, но ласково произнес Бесподобный Елауарий, скорбно опустив глаза. –Да упокой, богиня любви, его, павшего посреди ночи… Да упокой, богиня любви, его, не вставшего с утра, как бы его не трясли и не теребили, как не вдыхали в него жизнь… Темперамент его уже отлетел, оставив нам бренные останки. Да войдет он во врата любви, как некогда входил. Да увидит свет в конце тоннеля… И пусть застегнутая ширинка будет им достойной усыпальницей, а правая или левая штанина на выбор - достойной гробницей… Ептить, капец-капец-капец…

Прихожане стали передавать записки с именами, за кого нужно помолиться богине любви.

- Сегодня ночью я воздам молитвы за Джона Младшего и Корнюшона, за Хомячка и Кренделька, за Пушистика и Крючка, за Счастливчика и Боевого Змия, - умиротворенно прочитал Бесподобный Елауарий, посмотрев вверх.

29.3

Прихожане стали понуро расходиться.

- Простите, - подбежала я Бесподобному Елауарию. – А не могли бы вы дать мне в аренду Брата Бенедиктуса.

Конечно, цена кусалась. Но шторы тоже сами себя не пошьют.

- Можно в рассрочку, - прошептала я, прикидывая, что мне еще покупать ткань для штор.

- Сейчас, дитя мое, он доиграет… - вздохнул Бесподобный Елауарий, показывая на небольшой пыльный оркестрион, стоящий в самом углу.

На клавишах дрых Брат Бенедиктус, изредка ворочаясь и издавая какофонию жутковатых инфернальных звуков, вырывавшихся из труб. Брат Бенедиктус повел ухом, зевнул и почесался. Звуки стали еще более торжественными и зловещими. А потом он потянулся, зацепив лапами часть клавиш, которые тут же выдали свежий аккорд.

- Я понял! К нам вернулся тот самый музыкант, которого пристрелили четыре года назад! - умилился Бесподобный Елауарий. – За то, что играл так же отвратно! Многие прихожане даже спрашивали, неужели вернулся. О, тогда были золотые времена для нашей часовеньки! Но ничего, кажется, они к нам возвращаются…

Брат Бенедиктус шмякнулся задницей на клавиши и стал вылизывать лапу, пока я терпеливо ждала. Когда кот лежал на верхнем регистре, мне казалось, что сейчас к нам сойдет сама богиня любви и возлюбит нас.

- А еще у нас повысилось количество пожертвований на строительство храма! – улыбнулся Бесподобный Елауарий. – Люди стали чаще задумываться о любви. Особенно, если я запираю дверь и прошу брата Бенедиктуса сыграть еще!

Брат Бенедиктус зевнул, скосив глаза и стек с клавиш. Мне ужасно хотелось поговорить с Бесподобным, но где-то меня ждали шторы, а рядом вертелся Фогс.

- Вот, держи! – произнес Бесподобный Елауарий, выдавая мне две огромные по самый локоть перчатки. – Ты ведь предупредила их тихонько, я надеюсь?