Глава седьмая,
посвящённая обоюдному сеансу психотерапии и его последствиям
Нет, он мог, в принципе. Когда опаздывал утром, мог за Варькой допить кофе из ее кружки. Или промокнуть лицо полотенцем, которым недавно пользовался после бритья отец. И даже особых неприятных ощущений не испытывал. Ведь это все-таки свои люди. Семья. Но в целом одного непреложного факта это не отменяло. Ник Самойлов был довольно брезглив. «Патологически брезглив», – утверждал отец. «Он просто очень чистоплотный мальчик», – так пыталась оправдать его мать. Они оба были правы. Ник действительно очень щепетильно относился к вопросу гигиены. В первую очередь, своей собственной. А что касается других… Он и в самом деле брезглив, что уж тут поделаешь. Причём на работе это никак не сказывалось. Во-первых, там строгие санитарные нормы. А во-вторых… Это же дети, и они имеют право, и они, в конце концов, болеют, и именно поэтому… С взрослыми всё обстояло иначе.
Такая классная штука, как секс, заставила его пересмотреть свои гигиенические требования к другим. Пришлось, потому что секс – слишком хорошая вещь, чтобы отказываться от нее из-за каких-то внутренних заморочек. Но некоторые табу у него укоренились под черепной коробкой прочно. Ему нравились поцелуи. Ему нравилась женская грудь – он вообще в девушках больше всего ценил именно красивую грудь и с удовольствием отдавал ей должное, если она того стоила – руками и даже губами и языком. Но к области женских… как он сам тогда сказал Любе, «хм… гениталий» он предпочитал прикасаться исключительно предназначенной для этого частью собственного тела. Непременно облачённой в средство защиты. Только так. Глубокий петтинг и оральный секс были его персональными табу. Он просто не мог. Знал это точно – что не сможет прикоснуться к другому человеку… к девушке… там. Ртом. Губами, языком – точно не сможет. Потому что он патологический, видимо, отец прав. Впрочем, ради справедливости стоит сказать, что сам он с удовольствием отдавался в умелые и ласковые женские руки и губы. Не настаивал, но если партнёрша хочет, то почему нет? Но сам… Нет. Нет. Нет! Намёки игнорировал, на прямые просьбы отвечал решительным отказом. Обычно особых обид и недопонимания это не вызывало. А вот сейчас… сейчас, похоже, он просто обязан сделать это.
– Ник, у тебя такое выражение лица… Ты теорему Ферма в уме решаешь? Или просто в туалет хочешь, но стесняешься сказать?
– Я не из стеснительных, – буркнул он. – И в туалет не хочу.
– А что тогда?
– Поцеловать тебя хочу.
– Слушай… – начала она нерешительно. – Я больше не хочу. Сегодня. Правда. Не принимай на свой счёт, но…
– Помолчи, а? Пожалуйста… – Он легко прихватил зубами ее нижнюю губу. – Помолчи.
Он собирался с духом долго. Потом вдруг вспомнил, что уже трогал ее там. В первый раз. Но тогда он просто обязан был… хоть как-то ее подготовить. Растянуть. И сделал это, даже не раздумывая. Ник вздрогнул от этого воспоминания. А ведь неприятно не было! Совсем. Даже, скорее, наоборот.
Его рука двинулась от груди, которую он только что с искренним удовольствием ласкал под аккомпанемент ее стонов, вниз по животу. Пальцы замерли все-таки, у самого начала тонкой полоски волос. Но потом… он всё же решился.
– Ник, не надо. – Голос у Любы жалобный. – Пожалуйста, не надо…
Нет, мало того, что ему приходится с собой бороться, так и она ему еще сопротивляется!
– Пожалуйста. – Он вернул Любе ее же слово. Нажал пальцами чуть сильнее. – Пожалуйста.
Она совсем жалобно всхлипнула. И впустила его.
Узкая линия коротко подстриженных волос, наверное тёмных – он не смотрел. Гладкая кожа по обе стороны от нее. А потом – только гладкая кожа. Влажная, тёплая. Люба еще раз всхлипнула и попробовала свести ноги, но он уже не позволил. Чёрта с два! Раз он зашёл так далеко. Во всех смыслах. И зайдёт еще дальше. Обязан. Отступать уже, пропади всё пропадом, поздно!
В голове вдруг всплыли лекции по гинекологии на пятом курсе, на которых они ржали как идиоты и подкалывали девчонок-сокурсниц. Даже картинки соответствующие всплыли перед глазами. И названия. Латинские, по какому-то капризу памяти! Вот это
Это всё оказалось чистым враньём и не имеющими под собой никаких оснований мужскими байками. Что клитор найти трудно. Чего там искать? Вот же он – невозможно не заметить упругую влажную выпуклость под пальцами, как раз там, где и положено быть. Не думая толком, что делает, он погладил тихонько, и тут Люба совсем громко всхлипнула, изогнулась и выдохнула: «Да-а-а…» Именно в этот момент у него начисто вымело из головы всю латынь вместе с анатомическими пособиями. И заодно сорвало крышу.
Единственным его пособием стали ее стоны и всхлипы, перемежающиеся редкими словами: протяжное «да-а», хриплое «вот так», требовательное «сильнее!». И лёгкие движения бёдрами навстречу его руке. И ее тонкие пальцы, сминающие простыню. Закрытые глаза, прикушенная нижняя губа, бисеринки пота над верхней. Редкие судороги, искажающие лицо. В какой-то момент он вдруг понял, что ему всего этого катастрофически мало. И сделал то, на что, как он полагал, неспособен – физически и психологически. Сделал это совершенно добровольно, легко. И с огромным удовольствием.