– Кто мой отец? – спросила Мелена, практически выплюнув фразу: ведь это был ее последний патрон в перестрелке.
Мать бросила на пол окурок, догоравший в пальцах, и улыбнулась дочери, посмотрев на нее потерянным взглядом.
– Ты думаешь, если бы я знала, кто твой отец, я бы еще не пустила ему кровь? Но я не знаю, детка. Я была куклой, которая переходила из рук в руки. Иногда по прихоти или ради любви, но почти всегда ради денег. Полагаю, тебя зачали на одной из тех вечеринок, на которые приглашали моделей. Тусовки, которые начинались с хи-хи и ха-ха, но заканчивались… Ты даже не можешь вообразить. Я могла быть с несколькими мужчинами за одну ночь, с парнями, которые платили очень много денег, чтобы делать со мной все, что они хотели. Твоим отцом мог стать любой, но я уверяю тебя, никто из них не был хорошим или надежным человеком.
В голове Мелены всплыло воспоминание о вечеринке в притоне, точнее, образ пожилого мужика, который накинулся на нее. Если бы она не была более-менее в сознании в тот момент, вернее, если бы ее не вырвало, Мелена могла бы совершить непоправимую ошибку и продолжить семейную линию непризнанных дочерей-бастардов. Очень часто девушка чувствовала, что она генетически несчастна, что, как бы она ни старалась поднять голову, она проклята. А то, что она не являлась плодом любви и родилась в результате разнузданных сексуальных отношений, лишь подкрепляло ее теорию.
Она крепко сжала кулаки. Ей было больно.
Если бы мать сказала, что Мелену искусственно зачали в пробирке в результате генетического эксперимента, это было бы столь же страшно. Девушка всегда фантазировала на тему идеального, прекрасного отца, который спасет ее, прискакав на белом коне. Когда она узнала правду, единственная надежда оказалась разрушена.
Стоя в коридоре возле лестницы, мать продолжала говорить, и каждое слово было как осколок стекла, который вонзался в тело Мелены, все еще облаченное в платье от-кутюр.
– У тебя нет отца, Мария-Елена. Нет и никогда не будет. Думаю, ты о нем мечтала. Но ты ничего не теряешь. Мой папаша издевался надо мной, пока я не ушла из дома в семнадцать… Я не рекомендую тебе иметь отца. И мать тоже, ты ведь понимаешь, каково это. Я пыталась любить тебя и очень старалась, но ничего не получилось. Никогда не получалось. Порой я ненавидела тебя больше, иногда меньше, ты отвечала тем же, а самой высокой степенью заботы о тебе было безразличие. И будет лучше, если я скажу тебе правду. Ты должна это знать, чтобы не было никаких сомнений в отсутствии чувств по отношению к тебе. Я уже никогда не полюблю. Я не люблю тебя, – говорила Аманда, глядя дочери в глаза. – Каждую ночь, ложась спать, я думаю, как было бы хорошо, если бы ты не родилась, если бы тебя не существовало на свете. Это очень тяжело, но я не вру и считаю, что ты готова все услышать. Ну что, Мария-Елена… Повторяю, я не люблю тебя.
Последнее «я не люблю тебя» из уст матери прозвучало как шепот, который пробился сквозь ее губы, накачанные гиалуроновой кислотой, и достиг самых глубин души Мелены. Она и раньше понимала, что родительница не испытывает к ней особых чувств, но услышать признание сейчас стало настоящей пыткой. Это было бессмысленно больно. Боль ради боли.
Мелена закричала, крик шел из ее нутра и нес в себе множество перемолотых страданий всей ее жизни. Разочарования, перемешанные с потерями, вылились в истошный вопль, от которого она подняла руки в инстинктивном порыве и, не осознавая ничего или же осознавая настолько, насколько могла в тот момент, подбежала к матери и сильно ее толкнула.
Вся ненависть и ярость была сосредоточена в ладонях Мелены, она хотела избить мать, которую в глубине души любила. Она толкала ее с тем же отчаянным желанием, с которым сдерживалась, чтобы не дать родительнице ответную пощечину в той роковой драке на полу, перед тем как женщина исчезла из дома.
Одного сильного толчка было достаточно, чтобы мать полетела вниз по лестнице. Она не могла даже попытаться удержаться за дочь или за перила, поскольку удар был очень сильным.
Все произошло как в замедленной съемке, мать полетела вниз, ударяясь о каждую ступеньку и катясь, как набитый мешок. В одном из поворотов тело перестало казаться человеческим и обрело странные детали: в скелете как будто появились новые суставы. Новый локоть, из-за которого рука разделилась на три части. Вращающийся позвонок, напоминающий позвонок змеи… Наконец она упала. Громкий удар головы о мраморную плитку вернул сцену в нормальное русло.
Замедленного движения больше не было. Остался только звук удара черепа об пол, который эхом отдавался в теле Мелены, как гонг, вечно повторяющийся в груди.
Кровь рекой стекала через волосы Аманды прямо на холодный белый пол. Мелена сбежала на три ступеньки вниз и поняла, что с такими каблуками она может быть следующей жертвой, летящей с лестницы, поэтому замедлила шаг и наблюдала за матерью издалека.
Та не двигалась: явно плохой знак. Неподвижность и кровь означали одно – гибель, и Мелене почудилось, что слово «смерть» беззвучным эхом прокатилось по дому.
Смерть, смерть. Она мертва. Смерть, смерть.
Девушка не хотела больше спускаться по ступенькам. Она начала паниковать и прошептала почти незаметное: «Мама», – причем настолько беззвучно, что никто не смог бы расслышать Мелену, даже если бы находился в двух сантиметрах от нее.
– Мама.
Слово из четырех букв, которое она обычно избегала говорить вслух, теперь имело больше смысла, чем когда-либо: то был способ Мелены цепляться за мир – и способ извиниться перед вселенной за содеянное.
ebooksa