— Но ты выбрала полотенце.
— Оно удобнее.
Тимур подносит чашку к губам, смотрит на меня, сощурив глаза до тонких щёлочек.
— Не провоцируй меня сделать то, о чём сама же потом и пожалеешь.
— Я ни о чём не пожалею.
— Элла, я не принц из девичьих грёз.
— Я знаю.
— Найди себе парнишку, который будет тебе песни под балконом петь, цветы дарить и вот этой всей чепухой заниматься. У меня нет на это ни времени, ни желания.
— Хотела бы, давно нашла, — с вызовом, решительно.
Только эта решимость у меня и осталась. А ещё страх — очень детский, отчаянный какой-то. Удушающий. За папу, за жизнь свою привычную, за то, что никогда-никогда самый лучший мужчина не полюбит меня. Не увидит во мне женщину.
Так много страха, и от него мурашки по коже. Хочется свернуться калачиком и долго-долго плакать, но такой роскоши сейчас себе позволить не могу. Не на ту напали! Элла Протасова так просто не сдаётся и не раскисает.
— Зря, что не нашла, — как приговор, с которым мне отчаянно не хочется мириться. — Придумала себе любовь и веришь в неё. Не надо, Элла, потом хуже будет.
— Спасибо за совет, Тимур Русланович, но я взрослая и сама разберусь, что мне делать и в кого влюбляться.
— Глупый маленький цветочек, — вздыхает и сжимает пальцами переносицу. — Иди, Элла… оденься. Твоя комната на втором этаже, первая справа.
С громким стуком Тимур ставит чашку на мойку и быстро выходит из комнаты.
3 глава
Даже спустя несколько минут в моих ушах стоит грохот. Надо же, псих какой! Чуть чашку на разбил. А она, между прочим, красивая, очень самому Тимуру подходящая: большая, глянцево-чёрная, без намёка на какие-то цветочки или вензельки.
— А посуду кто мыть будет? — кричу, чтоб не расплакаться. — Думаешь, рабынюшку себе нашёл?
Но в ответ стремительно растворяющийся в тишине дома звук шагов. Похоже, своим уходом Каиров дал понять, в каком месте он видел меня, приставучую муху, вместе с её любовью.
— Ну и вали. Сухарь!