Мрачные сказки

– Пожалуйста! – взвизгивает она. – Он не сделал ничего плохого.

Крик сменяется рыданьем. Я слышу, как она бросается вперед, протягивает к мужу руку. Но кто-то удерживает ее, обнимая за плечи, а потом отводит Марисоль в сторону. Ее стенания разносятся по общине, пока за бедной женщиной не закрывается дверь, заглушающая отчаянные крики.

Я хватаюсь рукой за стоящую рядом сосенку. Внутри все ноет, уши закладывает. Но я все равно по сердцебиению улавливаю ужас, охвативший людей, собравшихся у дерева Мабон. Эх, если бы я могла увидеть, что там происходит… Для Эша и Тёрка уже все кончено: рано или поздно гниль их убьет. Но их слабое дыхание содержит ее споры, а они могут заразить кого-нибудь еще. Эш и Тёрк обречены на мучительную кончину. Так что лучший и единственный выход для них – быстрая смерть. Для них такая смерть – милость. Но я также сознаю: в некотором смысле это и наказание за то, что они сделали. Леви отстоит свою точку зрения. И упрочит наш страх перед лесом.

Прикрыв глаза веками, я отхожу от площадки подальше. Жадно ловлю воздух ртом; сердце готово выскочить из груди. Мне нужно успокоиться, побыть в тишине, среди молчащих деревьев. Мне нет нужды слушать, что произойдет дальше.

Калла

На шеи двух мужчин накидывают петли – метко, но осторожно, чтобы избежать контакта с их кожей. Когда Эша и Тёрка вытаскивали из ям, я заметила среди деревьев Би. Сестра стояла и прислушивалась к происходящему, хотя я сказала ей сюда не приходить. Теперь она исчезла из виду.

Би не желает услышать, как захрустят шеи мужчин, как разойдутся кости в тех местах, где им не положено расходиться. Но ушла не только она. Многие члены общины поступили так же: спрятались в своих домах, задвинув занавесками окна и приложив к ушам подушки, чтобы не слышать ни звука. Работать сегодня уже никто не будет, посевы останутся без ухода, плоды – без сбора, и в общинных печах не выпекут ни одной буханки хлеба. Детей тоже увели, но не на луг – поупражняться в прыжках и кувырках колесом или плетении венков из одуванчиков под лучами утреннего солнца. Всех ребятишек закрыли в их комнатах, чтобы они поразмыслили о наказании, которое их ждет, сделай они хотя бы один шаг за нашу границу. Сегодняшняя казнь – напоминание всем нам: «Оставайтесь в черте Пасторали, и вы будете в безопасности. Стоит вам ее покинуть, и вы неминуемо столкнетесь со смертью. Так и или иначе».

Я жду, что Леви скажет что-то еще, объявит окончательное решение. Заверит общину в точных, недвусмысленных и неоспоримых выражениях, что все это правильно, что у нас не было выбора. Но его открывшийся рот испускает только воздух, скопившийся в легких. Леви впервые не находит верных слов.

Наверное, он ощущает тяжесть множества выжидательных взглядов. Быстро сомкнув челюсти, Леви кивает Генри, стоящему с другой стороны от двоих мужчин с накинутыми на шеях петлями. И одним резким ударом Генри с Паркером выбивают из-под них сапогами деревянные поленья. Те откатываются в сторону, к дереву Мабон, а я моргаю. Мне требуется несколько секунд, чтобы собраться с духом и поднять глаза на ступни, передергивающиеся в воздухе, – ноги сотрясаются в конвульсиях там, где они примыкают к содрогающемуся торсу. Грудная клетка и у Эша, и у Тёрка странно расширяется, как будто их легкие раздулись в отчаянном поиске воздуха. Но воздух к ним не поступает – по тому, как скрючились в последней судороге пальцы обоих мужчин, уже понятно, что их шеи сломаны. Конвульсии их тел остаточные – спазм мышц, и только. Первым перестает содрогаться Тёрк, Эш замирает следом. Еще пара секунд – и их висящие в петлях тела безжизненно обмякают.

Смерть сковывает их, сердца прекратили качать кровь по венам. Да и не кровь это вовсе – из ран безжизненных тел вытекает иссиня-черная, зловещая на вид жидкость, такая же, какая брызнула из их рук, взрезанных Леви. Несомненный симптом вязовой ветрянки. Почва не исцелила несчастных, как мы надеялись. Они все равно бы скончались. И, пожалуй, этот способ – удушение – самый милосердный. Он позволил им умереть быстро, не корчась в агонии медленной, мучительной смерти.

В ушах эхом отдается плач женщин.

Периферийным зрением я вижу, как люди, оставшиеся на казнь, встают и поспешно уходят с площадки. Я даже слышу Тео: он что-то говорит мне, притрагивается к руке. Но мой взгляд прикован к телам двух мужчин, покачивающимся на утреннем ветру. Мне знакома горечь потери, эта ужасная боль, сводящая горло. И подозреваю, что она нахлынет на меня позже. А пока меня гнетет только странность того, что свершилось: как же быстро можно лишить жизни человека! Как легко Леви потребовал смерти для двух людей, и через несколько минут все было кончено… Но не один Леви убил Эша и Тёрка. Мы все их убили…

Тео

У зеркала в ванной две трещины. Да я и не помню его целым. Наклонившись над краем фарфоровой раковины, я приближаю к стеклу лицо. На расстоянии всего в два дюйма всматриваюсь в свое отражение. Свеча на шкафчике мерцает. Мешает мне как следует рассмотреть себя. Раздвигаю веки как можно шире. Из зеркала на меня смотрят темные зрачки.

Будь внутри меня ветрянка, я бы ее увидел – по черноте, заволокшей сетчатку глаз, по сизым венам, разносящим по телу гниль. Я бы почувствовал ее по боли в разъедаемых, крошащихся костях.

Мой взгляд отвлекает ещее одно отражение. Отпрянув от зеркала, я оборачиваюсь.

– Ищешь ветрянку? – на пороге ванной, скрестив руки, стоит Калла.

Всего час назад мы сидели с ней на собрании и наблюдали за тем, как вонзал свой нож в плоть Эша и Тёрка Леви. Из их ран наружу вытекла не кровь, а что-то другое: темное, красноватое, похожее на машинное масло. И сколько я ни моргал в надежде на обман зрения, ничего не изменилось. Факт был налицо: и Эш, и Тёрк заразились. Ветрянка проникла на нашу территорию. А теперь я пытаюсь понять, не сидит ли она во мне.

Пройдя по ванной, жена подносит руки к моим щекам, проводит пальцами по моему подбородку. И пристально вглядывается в мои глаза, изучает их – как если бы искала в них соринку или выпавшую ресничку. Взгляд Каллы нежный, ласковый, не омраченный укором. И мне вспоминаются другие случаи из прошлого – когда она осматривала и обрабатывала мои раны: перелом, когда мне на руку во время колки дров упало толстое тяжелое полено; глубокую царапину на плече, когда в мою плоть, проткнув рубашку, вонзилась колючая проволока. Всякий раз жена приходила на помощь – аккуратно, но тщательно промывала и перевязывала рану.

– Не вижу ничего подозрительного, – и сейчас успокаивает меня Калла.