Все случилось летом

22
18
20
22
24
26
28
30

— Идемте пешком. Ведь вы меня проводите? Нам по дороге.

И, не дожидаясь ответа, ушла вперед. Он без раздумий двинулся следом, про себя усмехаясь продолжавшейся авантюре. В небе сиял почти круглый месяц, небосвод был прозрачен, на улице Ленина под липами на скамейках шептались парочки. На бульваре Коммунаров взволнованно свистела какая-то птица. Угол улицы Кирова зиял непривычной пустотой: там недавно снесли старые дома, чтобы на их месте поставить новые, высокие. Под липами густел сумрак, под липами целовались парочки, и незнакомка, ушедшая вперед, остановилась и, обернувшись, сказала:

— И вы меня здесь тогда поцеловали. Помните?

Он не помнил, но ему было стыдно признаться, и потому Рийкурис многозначительно смолчал, что могло быть истолковано как «да» и как «нет». Потом с глубоким вздохом он вскинул руки к зеленым кронам, словно восторгаясь величием и беспредельностью мира. Она посмеялась своим глухим загадочным смехом и двинулась дальше — медленно-медленно, а он, нагнав ее, пошел рядом. И тогда незнакомка спросила:

— Как вы жили все эти годы? Кое-что в общих чертах, я уже говорила, мне доводилось слышать. Но те сведения получены из вторых и третьих рук, а это совсем не то, что первоисточник, так что сделайте одолжение, утолите мое чисто женское любопытство.

— Как я жил эти годы? — переспросил он, будто не расслышав вопроса, на самом деле просто хотел выиграть время для размышления, потому как вдруг осознал, что ему не о чем рассказывать. Странно, но он ничего не мог припомнить такого, о чем стоило рассказать человеку постороннему — жил, да и только. Не то чтобы все пятнадцать лет провалялся на диване, — чем-то был вечно занят, где-то постоянно мельтешил, а вот теперь, когда бы все обобщить, ничего дельного не получалось. Черт знает что! Есть даже годы, о которых и не скажешь толком, были они или не были! Его ужасно смутил этот, в общем-то, простой вопрос, и он уж собирался отделаться какой-нибудь подходящей для подобного случая фразой, как вдруг, помимо своей воли, у него вырвалось чистосердечное признание:

— Я неудачник… Самый настоящий неудачник.

— Вы — и неудачник? — воскликнула незнакомка. — Ну, знаете, в моем представлении одно с другим не вяжется. Вы — смелый, гордый, независимый человек! Постойте… Может, эта прекрасная ночь затронула в вас какую-то скрытую струну? Может, вы раздосадованы тем, что не пришел троллейбус, что на стоянке оказалась длинная очередь? Однако, что я болтаю! Наверное, вам просто хочется, чтобы вас пожалели, правда?

— Каждому человеку хочется тепла и ласки, и в этом я не исключение, — пробормотал он.

— Бедненький, — участливо проговорила она, окинув Рийкуриса долгим, задумчивым взглядом, словно ей открылись в нем новые достоинства, о которых раньше она не догадывалась.

— Надо же, как летит время, — заговорил Рийкурис. — Давно ли мы с вами веселились на той вечеринке, а между тем прошло пятнадцать лет. Мы ждали троллейбуса — это тоже позади. Были на стоянке, и это прошло. То же самое будет и с нашей чудесной прогулкой. Вернувшись домой, мы скажем: «Она была…» Однако что это я — о себе да о себе, как последний эгоист! — Усмехнувшись, он продолжал: — Теперь ваш черед рассказать. Посмотришь на вас, и сразу станет ясно: в вашей жизни все хорошо, даже больше, чем хорошо — на пять с плюсом. Я угадал?

— Да что вы! Ничего похожего!

Это было сказано совсем другим тоном, и если бы только Рийкурис неотлучно не шел с нею, он, пожалуй, усомнился бы, та ли это женщина. Так говорят обычно люди, чем-то очень озабоченные, им хотелось бы поделиться своим горем, но они стесняются, боясь показаться назойливыми или опасаясь, что их превратно поймут.

— Ну, ну, неужто все настолько беспросветно? — спросил он с интересом, побуждая ее продолжать рассказ. — Какие-нибудь затруднения материального характера?

— Нет… Денег у меня хватает, могу даже другим помочь. Но разве в деньгах счастье?

— М-да… Не скажите! Тогда, может, семейные неприятности?

Она почему-то так разволновалась, что на мгновение закрыла руками лицо.

— Нет, — прошептала незнакомка. — Я не замужем, живу одна, совсем одна. Снимаю комнату. Вернее, клетушку. Рядом с кухней…

— Не фонтан, как говорится, но жить можно… Нет, знаете, все-таки я не смогу разгадать ваши горести.