Глава 53
Совсем другие времена, сколько-то лет спустя – десять? пятнадцать? без разницы! – после событий того года, но отчего-то неспешность, затяги, растянутость, даже размытость, как при замедленной монтировке кадров с надоевшими стоп-сигналами и повторами. Совсем другие времена без Леры. Вот что успокоившийся Брагин старался забыть, как можно скорее, так это видение случайной встречи с Вахой, с холёным лицом «хозяина жизни», явно едущего нас новую ярмарку процветания, но по-прежнему в густой толпе телохранителей, в полупустом баре международного аэропорта Домодедово. Мгновенно пересеклись они взглядами, и также мгновенно разошлись в разные стороны: Ваха, вышедши из-за столика, прервав неожиданно свою трапезу, а Брагин – прочь от стойки, ничего не заказывая и не начиная трапезу. А в моделируемой фантазии Брагин мог бы вести совсем по-другому: услышавший от Вахи снисходительную остроту в свой адрес – типа, салют нереализованному гению, изобретательному ученому мерину – Брагина с помутнённым сознанием, потерей над собой контроля, смело с кулаками бросился на верзилу, успевши врезать тому за всё… В моделируемом фантомном видении Брагин знал, что со сломанным позвоночником ему ничего не светит в схватке с опасным соперником, в которым он не имел никаких шансов вообще – его бы прихлопнули, как комара на ладони, раздавили бы в два счета. Брагин в дополнение к своему фантомному фантазийному видению даже вставку делал: почему при случайной встрече с Вахой в аэропорту у него не оказалось инвалидной палки, что прописали ему врачи при трудностях движения без надежной опоры? Но Брагин почему-то стеснялся ходить «с палочкой», как старичок, давно приехавший с ярмарки юности и молодости. Но здесь бы палка для удара мстительного пригодилась бы. И продолжение фантазийного фантома, где Ваха не ожидающий такой неожиданной реакции «медицинского пациента» с палочкой или без палочки, поначалу сплоховал поначалу, получил пару нешуточных ударов в лицо, чувствительный тычок в нос, чтобы обязательно оттуда кровь хлынула, в подбородок, шею… Брагин даже умудрился бы свалить Ваху с ног, так сказать, «перевести в партер» опытного мастера ковра, попытался схватить того внизу за горло, стиснуть, придушить, перекрыть кислород задушить, как последнюю мразь… А дальше-то что «в партере» делать – убивать или мгновения ждать, чтобы телохранители тебя убили бы и покалечили… И в этой вопросительной фантомной паузе, в сознании Брагина возникал вариант компромисса с мафией – ведь мафия непобедима и неистребима! – мафиозный борец, внизу, «в партере», уже «на автомате» проводит свой фирменный борцовский мафиозный контрприем, сбрасывает с себя угрожающего ему Брагина… Пусть потом Брагину, в жутком стрессовом обмороке, могли бы просто на полу аэропорта сломать шею или окончательно раз и навсегда доломать позвоночник в жутких медвежьих объятьях борца-профессионала международного мафиозного класса и его головорезов. Где компромисс между сохранением жизни Брагина и решительным мстительным вызовом мафии, отмщением «хоть как-то» за Леру и себя? Ах, да, – увидеть на лице Вахи с разбитым носом постыдное публичное унижение… А жизнь Брагину пусть сохранят совершенно случайные люди, ожидавшие своего рейсов после прохождения паспортного и таможенного контроля, растащившие их в разные стороны… Пусть все же закончилось бы для Брагина не так мерзко и скверно, как могло б случиться в самом печальном варианте. Пусть отобьют Брагина добрые люди у озверевшего борца и его псов-телохранителей, – радоваться бы Брагину, что жив остался а он, не соображая, что делает, орал бы благим матом на подлеца Ваху, грозя ему всеми карами подлунного мира, всеми напастями этого и того света.
Потом Брагин всеми возможными и невозможными способами старался забыть эту мгновенную встречу и фантомную схватку с Вахой, те слова, что он орал бы, брызжа слюной, как сумасшедший, как угрожал и что-то требовал… А что требовать-то – вернуть Леру, прошлую жизнь, любовь?.. Даже вспоминая время от времени о том видении в аэропорту с Вахой, у Брагина перед глазами возникали воспаленные фиолетовые круги мучительного стресса и невыносимого отчаяния: и мафия непобедима, и он с переломанным позвоночником и двумя инфарктами миокарда сердца уже не тот для борьбы с тем же Вахой, с мафией, да и борьба с собой для нового интеллектуального и душевного прорыва в будущее. И всегда во время этих жутких воспоминаний царапала мозг иезуитская фраза злодея, сказанная с мерзкой презрительной улыбочкой в уголках губ: «Отдал бы флэшку, на которой все его программы и версии были записаны, отвалил бы в сторону вовремя, сам бы жил королем и гениальную девочку погибшую, разбившуюся о камни, сделал бы королевой жизни. Сам вынудил ее погибнуть с разорвавшимся сердцем… Сам, проклинаемый получил первый инфаркт перед новым очередным инфарктом…»
И Брагин обрывал усилием воли его проклятия и продолжал уже свой поток сознания: «…да, без погибшей гениальной Леры, со своими инфарктами, то переносимыми на ногах, то на больничной койке, но генерирующим последнее заклинание в память о Лере – хоть что-то ещё успеть сделать в быстротекучей жизни путное со своим не сдающимся обстоятельствам изобретательским мозгом на обочине скоротечной жизни… Или время такое паршивое настало, что способно выбивать из колеи достойных и недостойных без разбора, а самых талантливых и гениальных губить в фатальной свободе выбора, как Леру…»
Самое радостное в жизни Брагина было то, что они встретились в первый раз в Дивноморске, когда он был на резком подъеме жизненных сил, был открыт, дружелюбен, оптимистичен, не таился и не стеснялся делиться своей бурлящей творческой энергией, генерировал новые прорывные идеи, сыпал ими, дарил юнцами и юницам, превращая ту же Леру из талантливого исследователя в гениального по мановению своей волшебной палочки, – творилось им тогда одно добро высочайшей пробы, и за рассыпанные идеи перед ней та же Лера ответила взаимностью, нескрываемым интересом, любовью… Ведь на бездарей и серых мышей науки и техники у Брагина не было в той одухотворенной жизни ни мгновения, ни момента на какое-то общение – не до вас, занят полётом в стратосферу высоких наукоёмких технологий лётчик Фриско – а Леру он чем-то зацепил и подставил ей свое белоснежное сильное крыло, чтобы лететь ввысь и вдаль вместе…
Больше он никогда не видел, и, наверное, никогда не увидит некогда удачливого бизнесмена-миллиардера из «Омеги минус» Ваху. Только когда у Брагина возникало какое-то воспоминание об этом жутком человеке, случае в аэропорту Домодедово с моделируемой фантомной ситуацией мести, компромиссе и тому подобное, – всегда необъяснимо за царапом мысли в голове следовала жуткая головная боль в голове и инфарктном сердце, от которой хотелось лезть на стенку. И всегда при случайных воспоминаниях о Вахе в Домодедовском аэропорту Брагин старался не вспоминать лица Леры с гримасами боли от гибельного разрыва сердца и столкновения с каменной стеной, которое он испытал сам в автомобильной катастрофе… Не помнить, ничего не знать о злополучной флэшке, которую Лера заложила за щеку перед опасной погоней, перед прыжком со скалы… Выскользнула ли флэшка изо рта при ударе головы о камни, проглотила ли Лера флэшку – какая разница… Теперь эта злополучная флэшка – мысленное табу для Брагина…
Многое Брагин практически стер в своей памяти: как его таскали с объяснениями по следователям, про массу следственных экспериментов по факту кучи трупов в курортном поселке, про траурные хлопоты… Стер в памяти и заключение врачей патологоанатомов относительно разрыва сердца Леры… Впрочем, кто его знает, Брагин ее погубил, сама ли она себя погубила – прыжком со скалы, погоней, флэшкой, последней любовью?..
Потом уже Брагин сообразил: недаром по чьему-то наущению врачи проводили вскрытие тела разбившейся девушки, у которой случился выкидыш, наверное, даже в желудке пытались найти проглоченную ею при погоне флэшку, только не нашли, вот какая оказия с флэшкой без каких-либо копий приключилась. Флэшку в исковерканном теле Леры не нашли. Вот и Брагин с тех пор практически стер из памяти эпопею с флэшкой, предысторию интриги, саму интригу, а вместе с интригой стычку на берегу моря, погоню, выстрелы, прыжок любимой со скалы – все, все почти позабыл, стер из памяти, да вот неожиданная встреча в аэропорту с Вахой… И новый цикл стирания в памяти всего-всего… Только разве сотрешь все-то, связанное с грохнувшейся об острые камни со скалы любовью…
А потом пришли совсем иные времена, и все, что долетало, доносилось до Брагина из тех прошлых времен – как он их обзывал, «времен с Демоном и фаталистом» – его жестоко томило и безумно мучило, настолько, что он часто выбивался из сил. Но он делал легкое усилие над собой, опытным и умудренным, и то, что недавно его жестоко томило и безумно мучило, уже в иных временах и новых обстоятельствах не вызывало никаких болезненных ассоциаций и растрепанных чувств, все само собой отпадало и пропадало в тумане времени.
Только иногда по ночам, размышляя о присевшем когда-то в тех старых «Лериных временах» к его изголовью Лермонтовском чернокрылом Демоне и повещавшем о «фатальной свободе выбора» появлялось Лерино лицо, почему-то часто в слезах, будто ее кто-то обидел. И тогда у самого Брагина глаза оказывались на мокром месте: он-то знал, что он не просто обидел Леру, он погубил ее.
Самое удивительное, что за все эти десять-пятнадцать лет после гибели Леры покойная жена-самоубийца Наталья ему ни разу не снилась. Зато Лера снилась многажды, тоже часто во снах садилась на постель к возлюбленному к изголовью, как тот чернокрылый Лермонтовский Демон из школьной книжки с одноименной поэмой. Брагин часто думал о Демоне и его прародителе поэте Лермонтове, великом созерцателе двух разверзшихся перед ним бездн, бездны горнего божественного духа и бездны демонического мрака чернокрылого ангела. Только Демон после исчезнувшей в бездне времени флэшки Брагина больше не являлся тому. И Брагин догадывался – почему.
А потому что все, сделанное Брагиным, его сотрудниками, аспирантами, студентами, было из разряда принципиально нового, демонического недостижимого заурядному, пусть и натренированному, нахватанному уму. Все, все без демонического начала, что было во флэшке, что было сотворено на пределе человеческих сил и возможностей – туфта и судороги бездарей. Даром, что за той флэшкой Брагина гонялись чуть ли не все инфернальные силы, лишь бы ее заполучить с корыстной целью ради обогащения и прорыва в новые инфернальные демонические бездны.
Брагин пытался сам восстановить, реанимировать свой аппаратно-программный комплекс, подтягивал к нему лучшие силы своей кафедры из молодых смышленых преподавателей, аспирантов – все ни в зуб ногой, нет прежнего напора, демонической энергетики. А у самого, инфарктного, инвалидного с переломом позвонков и стенозом позвоночного канала уже не было того демонического творческого куража, как во времена своей опасной влюбленности в Леру, их потрясающего трехмесячного любовного романа. Подарив идею «естественно-шоковой оптимизации» вычислительных процессов Лере, убедившись, что та сделала гениальное математическое открытие, Брагин вставил в свой программный комплекс свой только усечённый «редуцированный вариант» автоматической настройки и оптимизации, так и тот упрощенный вариант работал «за милую душу». Что бы было с гениальным Лериным алгоритмом в его программном комплексе – наверняка чудо из чудес, за комплексом все мировые мафии гонялись бы, отстегивая миллиарды долларов, – только о дальнейших перспективах, если бы, да кабы, одному алгоритмическому Богу в фантомных небесах ведомо. Правильно говорят, что все математические и физические открытия надо совершать в юности и молодости, Брагин продлил свою молодость модельера благодаря Лере, их любви, до сорока пяти лет – может, хватит?.. Самое ужасное, Брагин и сам осознавал, что его прошлый демонический кураж неповторим и невоспроизводим. Даже отдельные алгоритмические фрагменты комплексы не схватывались, «не рассекались» «не врубающимися» его новыми аспирантами и сотрудниками. Но ведь сотрудниками кушать самим хочется, семьи надо кормить, а юным аспирантам надо защищаться, желательно в срок согласно утвержденным университетским и министерским планам… И защищались ребята, и кормились сотрудники – только за счет более простых и тривиальных задач и их решений – только к прорыву той погибшей в демонической бездне времени все это не имело никакого отношения…
У Брагина были уже много защитившихся аспирантов, несколько новоиспеченных докторов, а удовлетворения, того настоящего «демонического», уже не было. К тому же кто-то или что-то мешал ему: академический институт после первого директора-академика, руководителя его в Брагинские аспирантские времена, трансформировали во второй, где новый директор-академик сильно уважал, выделял Брагина, давал личную рекомендацию для избрания в членкоры, вместе с рекомендацией Ученого Совета Института. Потом новая трансформация в третий институт, где Брагин, поработав там совсем немного главным научным сотрудником, спокойно уходит оттуда. Словно инфернальные силы трижды перекрывали Брагину кислород, чтобы он не прорвался на научный, технологический олимп, стал самым первым из первых, единственным из единственных «избранным Высшими Силами». После 57 лет Брагин уже не баллотируется в членкоры и аки Большой Академии: пор и честь знать, если демонического Брагина не признали, – то пожилому с подорванным здоровьем и соваться в «корифеи науки», о которых в энциклопедиях пишут не стоит.
Брагин категорически отказался – гордыня? не без этого! – от упоминания своего имени во многих зарубежных и отечественных справочниках и изданиях типа «Кто есть кто в», «Ху из ху?» Разочаровался Брагин и в выстраиваемом или выстроенным рыночном квази-демократическом капитализме, а также в капиталистической Академии Наук, где коврижки с чинами выдавали незаслуженно, а то и покупали и продавали по принципу «ты мне, я тебе». Раньше он отказывался от многих приглашений ведущих мировых фирм и университетов, потому считал, что его изобретения, алгоритмические и программные комплексы, новые эффективные концепции минифабов и спейсфабов нарушат баланс сил в мире, приведут к катастрофе и гибели его Отчизны. А потом часто думал о том, как хорошо, что флэшка не попала в руки забугорным и отечественным монстрам… Ведь даже большинство своих открытий и многих дюжин изобретений, сделанных во время его «болдинской осени», трехмесячного романа с Лерой он так и не оформил в виде патентов на изобретения и средств защиты топологий, алгоритмов программ и вычислительных процессов моделирования и автоматизированного проектирования схем и систем.
Он через какое-то время отказался от заведывания кафедрой, став простым кафедральным профессором с минимальной лекционной и преподавательской нагрузкой. Всё время повторял себе заклинание: хоть что-то ещё успеть сделать, сделав резкое переключение – без повреждения плохо работающего и переносящего нагрузки сердца, без окончательного разрушения позвоночника. Доброхоты и доброжелатели во время его медицинского и психологического кризиса тихо и мирно выжали из академического института сына Брагина, эсэнэса в ИМЭМО, парнишка не смог набираться идей и демонической энергии у папаши. А его коллеги воспользовались его вспыльчивым характером и психологическим срывом, слили того. Может, за то, что тот в каком-то научном споре предложил заведующему сектором и двум другим эсэнэсамм выйти в коридор для разборки на кулаках. Слили сына Брагина, может быть, и потому, что тот всё ещё пытался слепить докторскую диссертацию, а тема «техноэкономики наукоёмкого бизнеса» без фантастических усилий выпавшего в осадок Брагина-старшего, в исполнении Брагина-младшего, – его коллег по институту и дирекцию ИМЭМО не возбуждала на подвиги экономического прорыва капиталистической России. Да и рисковать с расстроенной психикой сирота в науке не хотел и не мог по примеру отца, когда наслышан был и о гибели Леры от рук мафии, и о том, что его отец тоже был на краю демонической бездны опасного творчества. Когда за демоническими флэшками гоняются и норовят объегорить, поставить на счётчик. А то и грохнуть, врезавшись в интеллектуала сзади на бешеном авто. Может, мстительная мафия Вахи постаралась, что устроила Брагину-младшему несколько «случайных» подстроенных драк, из которых молодой учёный с бойцовским характером вышел с пробитой головой и разрушенной верой в добро и справедливость, с путаницей в пробитой голове о друзьях и врагах?
А конкуренты были только рады, что Брагин после 57 лет принципиально отказывался от баллотирования в Большую Академию… Да, по сути, и проблемы со здоровьем сына и собственным мешали соревноваться и баллотироваться, как в раньше, со счастливой флэшкой, со своим великодушным демоном, что нашептал все алгоритмы и методы, открытия и изобретения, «когда он верил и любил, счастливый первенец творенья, не знал ни злобы, ни сомненья, и не грозил уму его веков бесплодный ряд унылый…»
Сколько в этих «последних временах» расплодилось никчемных докторов наук и кандидатов, даже членкоров и академиков, которым было бы за честь в самый раз походить в простых кандидатах. Депутаты всех уровней и чиновная братия, как псы подзаборные мяса, требовали денег и ученых степеней, званий – и получали, и получали искомое. Где-то от кого-то Брагин слышал, что депутат ли, чиновник ли защищал в течение полугода или года и кандидатскую, и тут же докторскую. Как анекдот, рассказывали байки про какого-то чина или депутата, что тот в течение года стал доктором и кандидатом по разным наукам, избрали академиком пяти или семи общественных академий, – самый раз баллотироваться и избираться в Большую академию, пора, брат, пора… И избираются… Как скучно и мерзко, господа, когда настоящих исследователей круг тончает на глазах, а кандидатов, докторов, академиков, президентов разных академий – пруд пруди. Сплошная тухлая вода, болото, где все противно. И много научной туфты, никому не нужной, нет развития науки, притока юных сильных дарований и талантов.
А потом, вообще, полный чехол, кирдык: с подачи новых вождей в Российскую Академию Наук ввели сельхозакадемию и медакадемию, автоматически с широким избранием новых членов РАН, увеличили общее число «бессмертных» членкоров и аков до безобразных в своей огромности чисел. Это, шутили в академических кругах традиционно избранных физиков математиков, как коней с яйцами и вагин на колёсиках протащить в Большую академию и выплачивать новоизбранным огромные академические стипендии в нищей разграбленной стране, где от четверти до трети населения живёт за чертой бедности. А вторую поликлинику РАН, близ универмага «Москва» на Ленинском проспекте, предназначенную ранее для докторов и членкоров м академиков АН, где Брагин наблюдался у докторов, лечил свои катастрофные травмы, пока ещё совместимые с жизнедеятельностью, отдали буржуям типа Вахи, чтобы «оборачивать» дорогую московскую землю и стоящую на ней недвижимость, работая на свой огромный, с каждым годом растущий карман.