— А почему господин ишан слывет парохуром — взяточником? Он же еще и сухтур — деньги в рост дает. И почему он берет взятки и с богатых и с бедных? И почему он, давая взаймы людям, берет с них такую мзду, что все разоряются… Проценты это называется. А почему Саиббай прогнал меня от своего порога: «Прочь отсюда, черная кость! Вон отсюда, грязный нищий!» Мы бедные, но не нищие! Мы рабочие!
— О, боже! И ты знаешь, что такое процент? Оставь, сынок, это… Пусть в проценте разбираются ученые.
— Потому-то я, сын сандуксоза, хочу стать ученым и понять, что такое процент и почему почтенный мастер должен работать бесплатно на святого ишана.
Знакомство Шамси с семьей доктора постепенно перешло в дружбу. Алеша и Миша попытались работать инструментом тысячелетней давности, а Шамси засел за книжки, от которых «спасения не было» в многокомнатной докторской квартире.
Он приходил к ним будто гость древнего восточного мира. Его аккуратная белоснежная чалма, его верблюжьего сукна халат, его махсы с кожаными кавушами производили удивительное впечатление. Здесь не приходится говорить про звучный гортанный язык, про его «Хафтияк», изящно набранный загадочными для докторских сыновей арабскими письменами, про его великолепный, достававшийся от каких-то, очевидно, ученых самаркандских предков каламдон — пенал с изящной серебряной чернильницей, с мешочком песку для присыпки написанного, с каламами — тростниковыми перьями, которые длинные пальцы Шамси так ловко держали а которые они так же изящно и умело очиняли тонким стальным ножичком… Ребят восторгало это чудо — превращение обыкновенной болотной камышинки в орудие письма.
И мальчики учились писать каламом, правда, без особого успеха. Стальные перья были удобнее. Удобнее по сравнению с тешой казался и рубанок. Они расхваливали старому мастеру рубанок. Но он, трудясь над сундуком — Ольха Алексеевна решила послать в Полоцк азиатский сундук со всей его красочной, радужной броней из медных листочков, — отшучивался и довольно добродушно старался доказать вред всяких и всяческих новшеств и нововведений. Особенно энергично он проповедовал преимущества и достоинства старины в присутствии сына. Шамси в таких случаях отмалчивался.
Но когда Миша и Алеша шли купаться в Даргоме или на представление в цирк, или на экскурсию в Агалык, или на древние скифские курганы, Шамси задавал бесчисленные Пытливые вопросы, касающиеся всего самого нового в технике, политике, в жизни.
Шамси завидовал сыновьям доктора, учившимся в гимназии. Доступ в нее оказался ему заказан из-за возраста — он уже перерос все нормы — и из-за слабого тогда знания русского языка.
Велика была его радость, когда доктор устроил его в русско-туземное училище. Он ликовал. Сыновья доктора запомнили навсегда его расплывшееся в сияющую улыбку нежное, удивительно чистое, открытое, украшенное чуть наметившимися ранними усиками лицо древнего согдийского юноши. Острый, пытливый взгляд карих глаз, обращенный к бесчисленным книжным полкам, казалось, говорил:
«Я жадный! Я проглочу все эти книги! Я стану ученым!»
Как-то Алеша и Миша с другими гимназистами лазали по древним таинственным пещерам на Саибе около мазара Даниара, Шамси сказал своему «коллеге» Стасику Вернеру, склонному ко всяким фантазиям: «Пустяки. Это всякие ишаны и невежды выдумали. Кто им поверит, что скелет святого, зарытый здесь, имеет длину двадцать сажен? Дали бы мне разрешение, я бы им доказал, что здесь какой-нибудь допотопный слон закопан, а не пророк Даниил. Болтовня! Ишаны всем голову забивают мусором. Говорят, могила вытягивается в длину. Когда вытянется до Сиаба, тогда воссияет свет истины и над Самаркандом взовьется зеленое знамя пророка, и Туркестан освободится. Нет, не невежественные, суеверные муллы и ишаны, ростовщики и толстосумы освободят народ! Не из Мекки и Стамбула придет освобождение, а из…»
Тут юноша спохватился и шепотом добавил:
— Из России. А для этого не нужно ждать, когда мертвые кости пророка — которого и не было — начали бы расти, как трава аджирик.
Нет, Шамси не мог спокойно говорить ни про кызылкурганского ишана, ни особенно про царского казия — известного хана Исахана, миллионера, который причинил много зла семье Ибрагима-сандуксоза.
— Хан Исахан не ангел и не человек. Джановор он — животное! И измена у него накрашена и насурмлена, как гулящая женщина, и выглядит добропорядочной. И у него друзья такие, вроде муфтия из Тилляу, а их югурдак — мальчик на посылках, лизоблюд — тот самый Мирза, наушник с длинным коровьим языком.
И он же, Шамси, прочитал на память строки из древнего восточного философа:
«Когда прядешь нить из хлопковой пряжи, надо, чтобы она тянулась непрерывно».
В свои отроческие годы Шамси уже проявил себя маленьким философом.
И нить повествования приводит нас к тем связям, которые переплетали на какой-то период времени судьбы наших героев — Георгия Ивановича, Шамси, муфтия и сыновей доктора.
IX
ebooksa