Вор

Амбиадес осторожно попробовал воду ногой и поглядел на волшебника и Софоса, уже выходивших из ручья после недолгого купания. Его глаза прищурились, и у меня волосы встали дыбом. Мне уже доводилось сталкиваться с завистью, и я понимал, насколько она разрушительна. Амбиадес поймал мой взгляд, и зависть сменилась гневным презрением.

– Куда пялишься, тварь помоечная? – рыкнул он.

– На повелителя тряпья и обносков. – Я с кривой улыбкой отвесил изысканный поклон и показал на его рваный плащ.

Миг – и я лежу на спине в холодной воде, в глаза мне светит солнце, а в ушах стоит звон. Амбиадес высится надо мной и орет, что его дедушка был герцогом чего-то там. Он бы пнул меня, но Поль вовремя подскочил, схватил его за плечо и оттащил. А через мгновение надо мной, заслоняя солнце, вырос волшебник.

– В твоем положении, Ген, хорошо бы проявлять хоть немного осмотрительности, – мягко сказал он. – И уж тем более принести извинения.

Да, позиция у меня была так себе, но это легко изменить. Я подтянул колени к груди, перекатился и встал.

– Извиняться? – сказал я волшебнику. – За что?

Я отошел, поглаживая распухшую губу и слизывая кровь из уголка рта. Замешкался на миг, чтобы достать гребень из раскрытой седельной сумки, уселся на пенек и стал распутывать лохмы, заодно отлавливая тюремных вшей. Поль упаковал кофейник, Амбиадес и Софос оседлали лошадей.

Волшебник стоял, глядя на меня. Открыл рот, и я подумал, что он посоветует остричь волосы. Но нет – он резко спросил:

– Где ты взял этот гребень?

Я, словно в недоумении, посмотрел на расческу у себя в руках. Красивая и, должно быть, очень дорогая. Черепаховая, с длинными зубцами, по краям позолоченная.

– Наверно, у Амбиадеса. – На самом деле я вытащил гребень из его сумки.

Амбиадес обернулся так резко, что лошадь, которую он седлал, в испуге попятилась. Он оставил ее недоузданной, в три прыжка пересек поляну и вырвал у меня гребень. Замахнулся, целясь в лицо, но я увернулся, и удар пришелся в плечо. Я опрокинулся с пенька и плюхнулся наземь. Приземлился довольно мягко, но все равно заорал:

– Ой! Рука сломана!

Во второй раз за утро волшебник с озабоченным видом склонился надо мной.

– Та, на которую ты упал? – спросил он.

– Нет, та, по которой он ударил, – ответил я. – Он мне руку сломал! – Это была наглая ложь, и волшебник, раскусив ее, брезгливо отошел.

Громко – так, чтобы слышали все, – он объяснил Амбиадесу, что, упав на руку, я мог растянуть запястье и стал бы бесполезен.

– Мне казалось, минуту назад я донес до тебя эту мысль. – Он отпустил еще несколько замечаний, подчеркнув их ударами печатки по голове. Я лежал, слушал, как Амбиадес вскрикивает, и возмущался. Я для них всего лишь инструмент, пусть даже очень ценный.

Закончив лекцию, волшебник отправил Амбиадеса седлать лошадей, а сам стал упаковывать свое мыло и бритву. Несколько раз я ловил его озадаченный взгляд – не на себе, а на Амбиадесе. Волшебник, видимо, считал, что сумел вколотить в ученика хоть каплю добронравия, но ошибался. Я заметил, с какой злостью Амбиадес смотрит в ответ.