― Наши несчастья только велики для нас самих, а если смотреть на них издали, то делаются всё меньше и меньше, ― ответил старик. ― Был Узун-хан, была Кара-Нингиль, теперь Аланча-хан, а после него кто-нибудь другой... Весной одна трава, осенью другая, а на будущее лето третья. Труднее всего быть царём для самого себя... и бояться нужно тоже одного себя.
Сначала Кара-Нингиль обрадовалась, когда увидела Байгыр-хана, пещеру, в которой жила с ним маленькою девочкой, Кузь-Тау с её развалиной на самой вершине и все те места, где бегала беззаботным ребёнком. На горах цветов не было, и это её радовало: нечему умирать при её появлении. Кузь-Тау стояла голою каменистою шапкой, и по ней едва лепились только чахлые кустики. Но потом в Кара-Нингиль сделалась опять такою задумчивой и совсем равнодушной. Она любила сидеть у огня и смотреть туда, далеко вниз, где разлеглась жёлтым ковром Голодная Степь, а потом припоминала те песни, которые когда-то пел ей Байгыр-хан.
Через два дня, когда лошади отдохнули, Джучи-Катэм сказал:
― Кара-Нингиль, пора ехать.
― Куда? ― удивилась Кара-Нингиль. ― Я останусь здесь с Байгыр-ханом, а ты уедешь с Ак-Бибэ...
У Джучи-Катэм опустились руки. Как он ни уговаривал, как ни упрашивал, как ни умолял Кара-Нингиль, она оставалась непреклонною.
― Мне здесь хорошо, ― повторяла она упрямо одно и то же.
― Царица, опомнись!
― Я уже опомнилась.
― Ведь, каждый час дорог... Если тебе не жаль себя, то пожалей меня с Ак-Бибэ.
― Оставьте меня одну, а сами спасайтесь...
Джучи-Катэм со слезами умолял Кара-Нингиль, но она была равнодушна и к слезам.
― А! так ты вот как поступаешь со мной? ― зарычал он на неё в страшной ярости, как раненый зверь. ― Тогда я свяжу тебя, как упрямую овцу, и увезу насильно!
― Вяжи, если твоя рука подымется на такое дело, но я живая не дамся.
― О, когда так, то я тебе сделаю самое страшное, Кара-Нингиль... Клянусь тебе моею седою бородой, что сделаю то, о чём ты и не думала.
― Что же ты сделаешь?
― Что я сделаю?.. Я останусь здесь с тобой и буду ждать и своей, и твоей смерти. Аланча-хан безжалостно убьёт обоих, но я постараюсь умереть раньше, чтобы ты видела мою смерть и казнилась... Ты этого сама хочешь, Кара-Нингиль!..
Теперь Кара-Нингиль со слезами умоляла Джучи-Катэм бежать, пока есть время, а её оставить здесь, но Джучи-Катэм оставался непреклонным, как скала.
Прошёл день, прошёл другой, а Кара-Нингиль оставалась совсем равнодушною к увеличивавшейся опасности. Ей было только жаль Ак-Бибэ, которая старалась плакать потихоньку от всех, ― ведь, Ак-Бибэ была ещё так молода и ей так хотелось жить.
Джучи-Катэм казался спокойным, но часто припадал ухом к земле и слушал, ― чуткое ухо батыря слышало дальше волчьего.