Буторин понял, что случилось неладное, и обернулся всем телом. Сосновский балагурил, а сам из последних сил пытался удержать Когана. Одной рукой он держался за корпус машины, и рука была белая от холода и напряжения. Ругнувшись, Буторин полез назад, помогать Михаилу, но тот только хрипло послал его:
– Иди ты знаешь куда, Витя… к рулю иди, пока не утопил нас совсем… Я держу его.
Буторин проигнорировал слова Сосновского и схватил Когана за воротник шинели. И тут машина ткнулась передними колесами в землю. Берег был низкий, и амфибия выскочила на твердую почву, два раза дернулась и заглохла. Застонали раненые немцы, Буторин от толчка повалился назад, выпустив воротник шинели Когана и ударившись головой о рулевое колесо. Шелестов от такого толчка стукнулся головой в лобовое стекло и раненой рукой о приборную панель. В глазах потемнело от боли, но он умудрился не потерять сознание. В глазах метались искры, и рука болела так, будто ее прожигали раскаленным прутом.
Как в тумане Шелестов увидел, как к машине подбежали советские автоматчики. Буторина, который помогал Сосновскому вытаскивать из воды Когана, согнули пополам, обыскали и положили на землю лицом вниз, приставив к спине дуло ППШ. Он видел, как обыскивают самого Сосновского и уводят куда-то в темноту. С заднего сиденья бесцеремонно вытащили связанных немцев. Шелестов попытался встать на ноги и сам выбраться из машины, но он покачнулся и упал прямо на одного из советских солдат. Он грубо поймал его и оттолкнул. Максим зашипел от дикой боли и обматерил солдата на последних остатках моральных и физических сил. Он выругался с таким наслаждением, чувствуя, что вокруг свои, что он дома.
– Вот это да! – вырвалось у кого-то из автоматчиков. – Вот это загнул. Да там, что, и правда наши есть? Где этот старший лейтенант, что в окопе с нами сидел?
Шелестов лежал на земле и сжимал страшно болевшую руку. Он увидел над собой широкое лицо и улыбающиеся глаза. Человек с погонами старшего лейтенанта смотрел на него и шевелил губами. Шелестов только помотал головой. Не слышу. Старший лейтенант помог ему подняться, взвалил на себя руку Максима и буквально поволок за деревья. В каком-то окопе Шелестова несли уже двое, а потом блиндаж, свет коптилки. В нос ударил резкий запах какой-то медицинской соли или нашатыря. Рука ничего не чувствовала, но Шелестов ощущал, что с ним что-то делали. Кажется, перевязывали рану. Потом в голове прояснилось.
– Ты старший? – спросил старший лейтенант. – Вот мои документы, – поднес он к глазам Максима красную книжечку с крупными буквами Смерш на обложке. – Ты меня понимаешь, друг? Все хорошо, вы у своих, вы прорвались! Теперь слушай меня. «Тетка из Тюмени не приедет. У нее ангина. Но приедет ее дочь, она играет на виолончели». Ты понял меня, браток?
– Да, – улыбнулся Шелестов. – «Я куплю два билета на концерт в седьмом ряду. Места одиннадцать и двенадцать». Передай в Москву срочно «в седьмом ряду, места одиннадцать и двенадцать». Бумаги опечатать и под надежной охраной самолетом в Москву.
– Да, браток, все сделаем, браток, – улыбнулся старший лейтенант.
Буторин и Сосновский дремали в тесной задней кабине самолета У-2. Когда садились, Михаил похлопал по крылу и сказал: «А все-таки не миновала нас чаша сия». А потом в кабине, когда самолет крался в ночной темноте по курсу к аэродрому подскока, первый провалился в сон. Буторину не спалось. Он крепко держал в руке кожаный портфель с двумя замками. Портфель был соединен цепочкой с запястьем Виктора. В голове засели слова Сосновского про «чашу сию». Вот так и адъютант немецкого генерал-фельдмаршала ехал в штаб. С таким же портфелем и с такой же вот цепочкой.
Военный транспортник приземлился на подмосковном военном аэродроме сил ПВО столицы, где разведчиков уже ждала машина. Лубянка встретила деловой суетой. Два лейтенанта в военной форме, буквально расталкивая сотрудников, проводили разведчиков в кабинет Платова. Сам комиссар госбезопасности присутствовал при том, как расстегивают замок, открывают портфель и достают документы. Платов быстро просматривал бумаги, откладывая в сторону. Потом с удивлением поднял глаза, увидев карандашную копию, снятую с оригинала. Потом еще один приказ, скопированный на немецком на грязном листе из ученической тетради.
– Это что? – коротко спросил он.
– Это копия, которую я сделал, чтобы сохранить информацию со второстепенного по значению документа, – ответил Сосновский, которого немного коробило, что Платов кинулся смотреть документы, даже не спросив, где Шелестов, Коган. И вообще, как прошла операция.
– Цель? – все так же лаконично спросил Платов.
– В процессе выполнения операции возникла необходимость имитировать уничтожение документов вместе с портфелем. Пришлось вместе с остатками разорванного взрывом портфеля оставить пепел от сожженных бумаг и обожженные остатки нескольких настоящих документов. Это помогло нам выиграть время и сбить со следа гестапо. Все копии точные. За это я отвечаю.
В кабинет вошли офицер с погонами майора и два сержанта НКВД с автоматами. У Буторина екнуло в груди от нехороших подозрений, но майор собрал в портфель документы, которые Платов опечатал своей личной печатью. И когда экспедитор и охрана ушли, Платов наконец поднялся из-за стола и подошел к разведчикам.
– Ребята, спасибо вам, что прорвались. Вы просто не представляете, что вы проделали.
– Ну, мы-то как раз представляем. Мы и проделали, – чуть пожал плечами Сосновский, но Буторин еле заметно толкнул его локтем.
– Вы прошли с боем и вернулись, – продолжил говорить Платов, пропустив язвительное замечание Сосновского. – Вы сделали почти невозможное, потому что операция с самого начала была провальной, но вы ее вытянули. Не зря погиб Иванников и его бойцы. Не зря погиб Анохин. Надеюсь, и Майснер выживет и еще будет полезен нашей стране, да и своей, новой. Это задание было для вас, не скрою, самым опасным. Если бы вы не справились, на этом существование вашей группы закончилось бы. Но вы справились…
Дверь распахнулась, и в кабинет быстрыми шагами вошел Берия. Он подошел к разведчикам. Постоял, вглядываясь в лица каждого, потом сделал еще шаг и протянул руку. Буторин пожал ладонь всесильного наркома, потом пожал руку Сосновский. Берия кивнул в сторону стола для совещаний и первым уселся за него. Буторин и Сосновский сели напротив. Платов остался стоять.