– Подмели за собой чисто? Никаких ошметков не осталось?
– Никаких, – ответил Федор. – Подмели и вымыли. Чисто – можно даже танцевать. Даже чище, чем хотелось бы…
– Хорошо, – сказал полковник, и Горюнову показалось, что он улыбнулся. – Возвращайся. Подробности доложишь, когда вернешься.
– Есть, – сказал Федор и положил трубку.
– Отбываешь? – спросил Расторгуев.
– Да вот, приказали, – ответил Федор.
Расторгуев ничего не ответил и лишь молча покивал. Какое-то время они сидели и молчали, а затем Федор сказал:
– И все равно я не понимаю… Я говорю о Геппе и о Миловидове. У Геппа была обида на советскую власть, это понятно. Все-таки его сняли с места и выслали… Но все равно – разве можно заглушить свою обиду, убив сотни невиновных людей? Ведь если бы им удалось взорвать шахту, то… – он не договорил и лишь вздохнул. – А взять того же Миловидова. Ведь у него и вовсе нет никакой обиды на власть, он ей в ножки должен бы поклониться. Ведь она ему все дала. А вот…
– Миловидов погубил себя сам, – сказал Расторгуев. – А вернее сказать, его погубил неуемный интерес к женскому полу. Ведь как получилось. Там, в Сталино, его заметила эта курва, уложила к себе в постель. Ну и лишился человек политической бдительности. А без политической бдительности ты кто? Хуже всякой тряпки. Так-то.
– А по-моему, он просто слабый, – сказал Федор. – Душа у него гнилая. Вот и все объяснение.
– Может, и так, – согласился майор.
Они еще помолчали, а затем Горюнов сказал:
– Ладно, Антон Кузьмич, пойду я. Есть у меня еще и другие дела.
– А то как же! – самым невинным тоном произнес Расторгуев. – Конечно, есть! Иди… Но, думаю, мы еще свидимся, чтобы попрощаться.
– Обязательно, – сказал Федор и вышел.
У дверей кабинета начальника стояла Ульяна. Она тоже была одета в форму.
– И куда мы пойдем? – спросила она, улыбаясь Федору.
– Куда поведешь, – Горюнов улыбнулся в ответ. – Прокопьевск твой город. Покажи мне его достопримечательности.
– Да какие тут достопримечательности?
– Какие есть.