– Как там у вас говорят? – усмехнулась Елизавета. – Вчера…
– Понятно. И с чего начинать?
– Для начала ты должен мне рассказать, как проще ликвидировать шахту. И обосновать, почему ты считаешь так, а не иначе. Когда ты можешь это сделать?
– Мне надо подумать, – ответил Георгий. – Вопрос непростой.
– Хорошо. Даю тебе срок до завтра. Вернее, – она покосилась в окно, – до сегодняшнего вечера. Потому что уже утро.
Георгий также взглянул в окно. Вдалеке, за черным терриконом, алел краешек неба. Начинался новый день.
Глава 11
Военный госпиталь в Новосибирске ничем, по сути, не отличался от других таких же госпиталей, разбросанных по всей территории страны, не занятой врагом. За одним исключением: сюда в основном привозили тяжелораненых бойцов, которые нуждались в долгом и серьезном лечении. Залечив раны, солдаты и офицеры представали перед врачебной комиссией, которая выносила стандартный вердикт: в связи с состоянием здоровья – на фронт больше ни ногой, отправляйтесь по домам, если есть такая возможность, а нет – куда хотите. Ибо что ты за боец, если у тебя нет ноги, руки или в миллиметре от сердца застрял осколок, который извлечь нет никакой возможности? Бойцы, конечно, протестовали, просились на фронт – если уж не на передовую, то хотя бы в обоз или в какую-нибудь тыловую часть, но врачи лишь устало отмахивались. Какой обоз, какая тыловая часть, если ты без ноги или с осколком в миллиметре от сердца? Бойцы матерились, со злобой и отчаяньем хлопали дверью, случалось, даже пытались затеять драку с несговорчивыми врачами, да только толку от того бывало мало. Редко-редко какой-нибудь солдатик после новосибирского госпиталя оставался в армии. Большинство бойцов списывались подчистую и отправлялись кто куда – домой, если родные края не были заняты врагом, или куда угодно, лишь бы приткнуться к какому-нибудь теплому углу.
В таком положении оказался и старший лейтенант Федор Горюнов. Нет, руки-ноги у него были на месте, а вот что касаемо других частей тела… Четыре пули прошили его навылет, плюс тяжелый ушиб позвоночника, плюс осколком мины разворотило щеку. Со щекой бы ладно – зажило. Правда, остался глубокий рваный шрам, так ведь и со шрамом можно жить и воевать. То же самое касалось и позвоночника. «Похромаешь малость, поохаешь, походишь с палочкой, да и пройдет!» – сказали ему врачи. А вот относительно четырех пуль навылет – тут дело было сложнее. Две пули еще ничего – прошли как сквозь масло, а вот две другие – задели какие-то важные органы. Хотя, честно говоря, Федор особо и не ощущал, что внутри у него что-то такое серьезно задето. Ему было двадцать семь лет, а в таком возрасте, как известно, недуги исцеляются сами собою, по естественным природным причинам. Поэтому Федор осторожно надеялся, что, отлежав в госпитале, он все же сумеет упросить врачебную комиссию вернуть его на фронт, а не списывать со счетов как безнадежного инвалида. Но когда он заводил о том разговор с врачами, те лишь с сомнением вертели головами и разводили руками. Дескать, рано тебе, парень, строить планы, ты сначала до конца вылечись, а там поглядим. Не зря же тебя привезли в этот самый госпиталь. Легкораненых сюда не привозят, сам понимаешь. Слыша такие докторские речи, Федор мрачнел лицом и падал духом, но все же надежда оказаться вновь на фронте окончательно его не покидала. Да и считать себя безнадежным инвалидом в двадцать семь лет не хотелось. В таком возрасте даже сама мысль о подобном кажется противоестественной и невозможной.
…Это случилось одним чудесным майским утром. В мире уже торжествовала весна, с легкими весенними облаками, цветом черемухи и теплым ветром, веявшим откуда-то со стороны реки Оби. Федор сидел в курилке и вместе с другими ранеными делился безрадостными предположительными соображениями о грядущей тыловой жизни. Как жить дальше – без руки, или без ноги, или с осколком в миллиметре от сердца? И что это за жизнь, если ты калека? Это была одна беда, а имелась еще и другая. Вот ты – калека, а другие сейчас воюют, бьют врага, мечтают дойти до Берлина… А ты уже и воевать не будешь, и Берлина тебе не видать, и вообще в твоей жизни пропадет всякий смысл. Ох, беда! Уж лучше бы погибнуть героической смертью, чем так-то…
– Горюнов! – на крыльцо вышла медсестра. – Кто из вас Федор Горюнов?
– Ну я, – неохотно отозвался Федор. – Что такое?
– Вас требуют, – объяснила медсестра. – Срочно.
– Кто? – не понял Федор. – И зачем?
– Не знаю, – сказала медсестра. – Приехал какой-то серьезный дядя в военной форме. И велел срочно вас найти.
– Кому это я мог потребоваться? – недоумевая, спросил Федор одновременно у себя и у других раненых. – Главное – срочно…
– Наверно, тебя будут награждать, – невесело пошутил кто-то. – Орденом. Или геройской звездой.
– Да пошел ты… – огрызнулся на остроумца Федор и, пожимая плечами, пошел вслед за медсестрой.
– Вот, заходите, – указала девушка на двери. – Там вас ждут.
Федор скептически хмыкнул и потянул дверную ручку. У окна, спиной к Федору, стоял какой-то офицер и смотрел в окно, из которого была видна все та же курилка с ранеными.