— О, нет. — Бром поднял палец перед лицом Хадсона. — Вот тут ты ошибаешься, gudden.
— Мой шведский совсем заржавел.
—
— Если ты говоришь о войне, — покачал головой Хадсон, — то я бы предпочел предать самого себя. И остался бы с собой в согласии.
— Глупо, — фыркнул Бром. — Это ведь были наши лучшие деньки, Хадсон! Та война… наши сражения и то, как мы выжили, когда столько наших товарищей погибло… это было величайшим достижением нашей жизни. Тогда мы хоть что-то значили. Мы мыли сильны, молоды, перед нами был весь мир. Мне это снится, Хадсон… каждую ночь. И все это кажется таким реальным. Я слышу выстрелы, чувствую запах дыма. Я вижу тысячи людей, марширующих в бой, доблестных офицеров на своих великолепных лошадях… блеск мечей, рассекающих воздух… слышу грохот боя… звуки горнов и барабанов, призывы к победе. Мне снится все это таким, каким оно было. С каждой ночью все больше и больше…
— Ты, что, пьян?
— И ты снова меня оскорбляешь. — На лице Фалькенберга опять отразилась гримаса, и в свете факела она показалась более свирепой. — Моя голова совершенно ясна. Но я хочу сказать тебе вот что, Хадсон: мы не можем и
— Я категорически против того, чтобы ворошить воспоминания о войне. Это никому не поможет.
— Они повсюду вокруг нас, — сказал Бром.
— Кто?
— Враги.
Хадсон молчал, но на его виске начала пульсировать жилка.
— Ты не можешь их видеть. Ты их
— Какая правда?
— Что война никогда не закончится. Что всегда есть враг, с которым можно вступить в бой. Ведь если его нет, то какая польза от нас в этом мире?
— Ты говоришь…
— Мне нужно принести улов для ужина, — сказал Хадсон. — У нас еще много свободного времени. Пойдем со мной во дворец.
— Я поднимусь позже. Сейчас… я просто хочу пройтись и подумать.
— Нехорошо слишком много думать на пустой желудок.