Мама объясняет, что на борту зонда будет робот, в который можно загрузить человеческое сознание. После того как зонд совершит посадку на новой планете, он установит принимающую параболическую антенну, направленную на Землю, и отправит сигнал, извещающий о благополучном прибытии. Затем, когда на Земле получат этот сигнал – еще через двадцать лет, – сознание астронавта будет передано по радио мощным передатчиком на зонд и пересечет космическое пространство со скоростью света. И тогда полученное создание будет загружено в робота, который начнет изучение нового мира.
– Этим астронавтом буду я, – думает мама.
Я пытаюсь понять смысл ее слов.
– То есть другая ты будешь жить там? Загруженная в металлическую плоть?
– Нет, – мягко думает мама. – Мы так и не научились копировать квантовое вычисление сознания без того, чтобы не уничтожить оригинал. К другому миру отправится не моя копия. Это буду я сама.
– И когда ты вернешься?
– Никогда. У нас нет нужного запаса антивещества для того, чтобы отправить на новую планету достаточно большой и мощный передатчик, способный переслать сознание обратно. Потребовались сотни лет и огромное количество энергии только на то, чтобы изготовить объем топлива, требующийся для отправки маленького зонда. Я постараюсь переправить на Землю как можно больше данных, полученных в ходе своих исследований, но сама навсегда останусь там.
– Навсегда?
После небольшой паузы мама поправляет себя:
– Зонд будет изготовлен качественно и проработает долго, но через какое-то время он сломается.
Я думаю о своей матери, до конца жизни плененной внутри какого-то робота, который заржавеет, сломается, выйдет из строя в чужом мире. Моя мать умрет.
– Так что нам осталось прожить вместе всего сорок пять лет, – думаю я.
Мама кивает.
Сорок пять лет – это одно мимолетное мгновение по сравнению с естественным течением жизни: вечностью.
Я так сильно злюсь, что какое-то время вообще не могу думать. Мама хочет подойти ближе, но я пячусь от нее.
– Зачем? – наконец удается выдавить мне.
– Это удел человечества – исследовать неизвестное. Мы должны развиваться как вид, точно так же, как ты развиваешься как ребенок.
Это какое-то безумие. Здесь, во вселенной Центра данных, у нас бесконечное число миров, открытых для исследований. Любой может создать свой собственный мир, даже свою мультиленную, если пожелает. В школе мы изучаем и исследуем запутанные тайны кватерниона множеств Жюлиа[60], и он такой прекрасный и непонятный, что я вся дрожу, когда мы в нем летаем. Папа помогал людям разрабатывать миры с таким большим числом измерений, что у меня это даже в голове не помещается. В Центре данных столько романов, музыки и художественных произведений, что насладиться всеми не хватит целой жизни, даже если эта жизнь простирается в бесконечность. Ну что в сравнении с этим может предложить какая-то трехмерная планета физического мира?
Я даже не стараюсь сдержать свои мысли. Пусть мама прочувствует мой гнев.
– Как жаль, что я больше не могу вздохнуть, – говорит мама. – Рене, это не одно и то же. Чистая красота математики и ландшафты воображения – это замечательно, но они не настоящие. Человечество что-то потеряло, когда мы получили эту бессмертную власть над воображаемым существованием. Мы замкнулись в себе и стали самодовольными. Забыли про звезды и неведомые миры.