Потаенная девушка

Я смотрю на проплывающий под нами мир. Можно было бы предположить, что мир, имеющий всего три измерения, покажется плоским и скучным, но это не так. Таких сочных и ярких красок я никогда не видела, и есть во всем какая-то хаотичная красота, о которой я даже не подозревала. Но теперь, когда я увидела этот мир, может быть, мы с папой попытаемся воссоздать его математически, и он будет внешне казаться таким же. Я делюсь своими соображениями с мамой.

– Но я пойму, что он ненастоящий, – думает мама. – А это главное.

Я снова и снова прокручиваю в голове ее слова.

Мы летим дальше, время от времени ненадолго зависая над интересными животными и историческими достопримечательностями (теперь превратившимися в поля битого стекла, ибо бетон давно смыло, а железную арматуру ржавчина превратила в труху), и мама думает мне разные истории. Над Тихим океаном мы снижаемся в поисках китов.

– Я добавила в твое имя <кит>, потому что в твоем возрасте очень любила этих животных, – думает мама. – Тогда они встречались крайне редко.

Я смотрю, как киты выныривают на поверхность, а затем снова уходят в воду, колотя своими огромными хвостами. В них нет ничего похожего на <кит> в моем имени.

Над Америкой мы задерживаемся над семействами медведей, которые смотрят на нас без страха (в конце концов, обслуживающий летательный аппарат размером всего со взрослую медведицу). Наконец мы прибываем к острову у Атлантического побережья, в устье реки, покрытому густыми лесами и рассеченному сетью рек и ручьев.

Господствующее место на южном побережье острова занимают развалины большого города. Почерневшие пустые коробки огромных небоскребов, давно лишившиеся окон, высоко поднимаются над джунглями подобно каменным столбам. Можно разглядеть койотов и оленей, играющих в прятки под их сенью.

– Ты видишь перед собой то, что осталось от Манхэттена, одного из величайших городов далекого прошлого. Я родилась и выросла здесь.

Затем мама думает мне про эпоху расцвета Манхэттена, когда город кишел людьми во плоти и потреблял энергию подобно черной дыре. Люди жили по одному-два человека в просторных комнатах, обладали машинами, которые их перевозили, охлаждали и обогревали, готовили им пищу, чистили их одежду и творили прочие чудеса, при этом выбрасывая в воздух углекислый газ и другие гадости в невообразимых количествах. Каждый отдельно взятый человек тратил энергии столько, сколько хватило бы на поддержание миллиона сознаний, не обремененных физическими потребностями.

Затем наступила Сингулярность, и когда последнее поколение людей во плоти ушло, унесенное смертью или переселившееся в Центр данных, огромный город умолк. Дождевая вода затекала в трещины и щели в стенах и фундаментах, замерзала и таяла, раздирая их все шире, и здания рушились, словно деревья в старых ужастиках про заготовку леса. Асфальт растрескался, пророс травой и кустами, и постепенно мертвый город уступил силе зеленой жизни.

– А те здания, что до сих пор стоят, были возведены в то время, когда люди делали все с большим запасом прочности.

В настоящее время даже речи не заводят о строительстве чего бы то ни было. Создание конструкций из физических атомов – крайне неэффективный, негибкий, ограниченный подход, потребляющий огромное количество энергии. В школе меня научили, что этим занимались в древнюю непросвещенную эпоху, когда люди еще просто не знали, что можно обойтись без этого. Биты и кубиты гораздо цивилизованней и дают полную волю воображению.

Мама смеется над моими мыслями.

– Ты думаешь совсем как твой отец.

Она сажает летательный аппарат на чистое поле, откуда открывается вид на призрачные небоскребы.

– На самом деле наше путешествие по-настоящему начинается здесь, – думает мама. – Важно не то, сколько времени у нас имеется, а то, как мы им распоряжаемся. Не пугайся, Рене. Сейчас я покажу тебе кое-что, и ты узнаешь что-то новое о времени.

Я киваю.

Мама запускает процедуру снижения тактовой частоты летательного аппарата, чтобы энергии аккумуляторов хватило на все то время, что наше сознание будет ползти с черепашьей скоростью.

Окружающий мир ускоряется. Солнце движется по небу все быстрее и быстрее, в конце концов превращаясь в яркие полосы, изгибающиеся над землей, постоянно погруженной в полумрак. Растения стремительно растут вверх, тени кружатся и мечутся. Мимо мелькают животные – слишком быстро, чтобы можно было их рассмотреть. У нас на глазах один небоскреб, увенчанный каскадом куполов, заканчивающихся дерзким шпилем, со сменой времен года постепенно наклоняется и кривится. Что-то в его облике, напоминающем руку, которая тянулась к небу и устала, глубоко трогает меня.