В нескольких десятках километров от города Ярославля, окруженная с трех сторон болотистым лесом, уже больше двух столетий стоит деревенька Верхний Лог. Мрачновато здесь и малолюдно. Постоянно живут одни старики, их дети и внуки давно отправились в путь за лучшей жизнью – кто в Ярославль, кто в Углич и Тутаев, а кто и в Москву. Раньше случались дачники – место ведь красивое, недалеко Волга, леса грибные, даже болота плодородны – клюква, на них растущая, так непривычно сладка, как будто ее поливают медовой водою. Но с каждым годом приезжих все меньше – доступными стали курорты с морями-океанами, сухими пустынными ветрами, с торговцами пряностями и шелками, с бьющей прямо в пах гаремной музыкой. Все это привлекало больше, чем мрачноватая романтика северных лесов.
Леса подступают к деревне Верхний Лог, каждый год молодые нежные елочки отвоевывают у поля очередной незаметный кусочек. Местная «дурочка», старая Ефросинья, с которой давно никто и не общается – ее войлочные желтые космы, ее пристальный взгляд, многослойные дырявые юбки, беззвучное бормотание серых губ кажутся отталкивающими и даже пугающими, – любит повторять: «Настанет день, и лес нас сожрет. Это сейчас он далеко, вы любуетесь им из окна, и вам кажется, что лес вам служит. Но однажды подойдет вплотную, и вы увидите его лицо. Ветки постучат в ваши окна, и вы будете знать, что лес пришел за вами. Сожрет вас лес, сожрет… Но я-то этого уже не увижу, меня уже с вами не будет».
Никто не принимал слова старухи Ефросиньи всерьез, но все равно слушать ее было жутковато.
Местные лес почему-то не жаловали. Один покойный лесник Борис любил каждое деревце и каждую лесную травинку, словно все это было его творением. Остальные же предпочитали не забираться в глушь.
Должно быть, поэтому того мужчину никто так и не нашел.
Он сидел на одной из небольших полян, где деревья немного расступились, пропуская солнечный свет, который с каждым днем набирающего обороты сентября становился все более скудным. Сидел в абсолютной неподвижности, прислонившись спиной к стволу старой березы, и, казалось, даже не дышал.
Мужчина тот был немолод, темноволос, дистрофично худ, лицом смугл.
Но в один из последних дней, когда солнце еще было теплым, а небо – высоким, что-то вдруг произошло – мужчина вздрогнул, а потом с хриплым бульканьем, как будто бы в его легких порвалась какая-то перепонка, втянул уже прохладный воздух. Потом сделал несколько спокойных вдохов и выдохов. Повел носом, принюхиваясь к лесу, и только затем не без труда разлепил глаза. И тотчас же сощурился – свет казался острым как нож.
– Лада, – хрипло позвал он, – принеси отвар.
Никто ему не ответил.
Мужчина провел кончиком языка по пересохшим губам, расправил плечи. Позвонки его тихо хрустнули. Каждое движение давалось ему с трудом – он был очень, очень слаб. По его лицу – нездорово-желтому, осунувшемуся – было видно, что человек голодает не первую неделю.
Он осмотрелся, и пусть реальность воспринималась сквозь туман, все же понял, что нет рядом ни Лады, ни привычных стен деревянного дома, ни доносящихся из окна голосов.
Только лес.
Хунсаг медленно возвращался к реальности, вспоминал. Выходить из длинного сухого поста, большую часть которого он проводил в медитации, всегда было тяжело. Обычно ему помогала Лада – на руках переносила его тело, которое за бесконечные недели почти полностью сжирало свои же мышцы, в кровать, поила живительным травяным отваром, укутывала в шерстяное одеяло, клала под язык кусочек сахару, который Хунсаг медленно рассасывал и погружался в настоящий, «человеческий» сон.
Он вспомнил пожар в деревне. Вспомнил, как ему выстрелили в живот.
Посмотрел вниз – рана затянулась. Пуля прошла навылет. Хунсаг всегда восстанавливался быстро, как дворовый пес.
Но неужели… неужели никто не выжил? Неужели деревня была сожжена и разрушена? Но тогда почему остался он? Почему его не забрали? Где же Лада? Если в психушке или тюрьме – не страшно, он ее вытащит.
И в этот момент его внимание привлек какой-то предмет, лежавший чуть поодаль. Сфокусировав взгляд, Хунсаг узнал человеческие останки. Волосы сохранились невредимыми, и он сразу узнал их – пышные, светло-русые, мягкие, едва тронутые сединой. Сколько раз ему доводилось путать эти волосы, наматывать их на кулак, мягко перебирать, утешая их владелицу.
«Лада перенесла меня. Взяла на руки и унесла в лес, – догадался Хунсаг. – А потом пыталась дождаться, но… не дождалась».
Он с трудом распрямил ноги, которые дрожали, как у новорожденного теленка. Сделал энергетическую гимнастику, которой когда-то его научил старик из индейского племени яки. Потом лег на землю, лицом вниз, и губами сорвал пучок травы. Медленно разжевал. Стало значительно легче. Наконец почувствовал в себе силы идти. Идти Хунсаг мог долго, главное – целиком отдаться процессу.
ebooksa