— Га-га-га! Я спас вас, сеньор! Я защитил вас. Мы братья с вами!
В рассеивающемся синеватом сумраке прыгала и кривлялась нелепая фигура Саласара.
Меня вдруг охватило отвращение. Я даже предпочел бы, чтобы О’Брайен, лежавший на полу, ожил — такую брезгливость я вдруг почувствовал к его убийце. Я не отрываясь смотрел на них обоих.
О’Брайен умер… Только теперь я понял, как должен был мучиться неизвестностью человек, чтобы решиться прийти сюда. О’Брайен умер… А я? Могу ли я уйти сейчас отсюда, уйти к Серафине? Где-то она сейчас? О’Брайен умер, умер. А я…
И вдруг я понял, что теперь, когда ирландца не было на свете, ничто не может спасти меня от выдачи адмиралу. Ничто…
Саласар в коридоре кричал навстречу приближающимся шагам: "Ага! Ага! Идите, сеньор алькальд. Идите, храбрые солдаты! Смотрите, что я сделал!"
На заре должны были явиться за "пойманным пиратом". О’Брайена уже не было в живых — и старого судью "первой инстанции" прислали, чтоб опознать арестанта. Он сразу указал меня: меня он знал. Не было и речи о Николсе — он сидел за какую-то кражу, нарочно подстроенную О’Брайеном.
Судья был абсолютно глух ко всем моим протестам.
— Сеньор должен все эти доводы сберечь для своих соотечественников, — отвечал он. — Я имею основание поступать так, а не иначе. — Призвать О’Брайена в свидетели было поздно. Саласар ничем не мог помочь: он был задержан за убийство. Солдаты у ворот с насмешками и издевательствами схватили меня за руки и потащили по городу к посту.
Мы шли сквозь серый предрассветный туман. Кровь О’Брайена засохла на моем лице и платье. Даже самому себе я казался жалким и несчастным. У скользких сходней на берегу толстый коротенький человек о чем-то расспрашивал негритянку. Он широко раскрыл глаза при виде меня. Это был Вильямс — значит, "Лион" еще не ушел. Если он заговорит со мной — все пропало. Испанцы догадаются, что он имеет отношение к Серафине, обыщут корабль, заберут ее, может быть, замуруют в монастырь… Теперь, когда я направлялся в Англию, она тоже должна была ехать туда — во что бы то ни стало.
Вильямс уже проталкивался к страже.
— Молчание, — гаркнул я, не глядя в его сторону: — снимитесь с якоря, уходите… Скажите Себрайту…
Моя охрана, очевидно, решила, что я сошел с ума — крепче стеснилась вокруг меня. Я не протестовал, и мы спустились по сходням, оттолкнув Вильямса в сторону. Он растерянно смотрел мне вслед и о чем-то расспрашивал жандарма.
Военная шлюпка с матросами в английской форме летела нам навстречу. Англия! Родина! Я верил, что там мне удастся доказать свою невинность и избежать виселицы. Если бы только Вильямс не свалял дурака, — вся моя надежда была на умного Себрайта.
Начальник отряда, приведшего меня, сказал лейтенанту с флагманского корабля:
— Имею честь вверить бдительности вашей милости арестанта, обещанного его превосходительству, английскому адмиралу. Вот бумаги, где изложены его преступления. Я попрошу расписку.
Лейтенант быстро подписал бумажку и, сурово взглянув на меня, приказал сопровождавшему его матросу:
— Надеть на арестанта наручники. Это опасный парень.
Глава III
Первое доброе слово, которое я услышал после долгих месяцев, произнес мой тюремный надзиратель в Ньюгете[54]. Меня только что привели с допроса от судебного следователя. Следователь, злой красноглазый человек, шипел на меня при попытке объяснить ему что-либо:
ebooksa