Я проводил день в праздности, не интересуясь даже курсом нашего корабля, пока в один прекрасный день не показался вдали берег Кубы. Я услышал, как Лэмсден и Мерсер произнесли имя Рио-Медио. Смешные старички опасливо говорили о мексиканских приватирах, являющихся будто бы из этой пресловутой гавани.
Я до полуночи простоял на борту, глядя на берег. Не видно было ни единого огонька. Странная истома овладела мною, какая-то безвольная грусть. Я мечтал, как мечтают все молодые люди, о лице прекрасной девушки. Там, на туманном берегу, дремлет она. Великая тишина царила на корабле, на море, на земле. Наконец я спустился вниз и лёг спать.
Я проснулся, как мне почудилось, от необычайного шума — криков и топота. Но кругом была мертвая тишина, к которой я напрасно прислушивался. Вдруг раздался слабый щелк курка — точно чей-то сердитый плевок; затем последовательно раздались крики, топот, еще выстрел. За перегородкой взвизгнула женщина, заплакала девочка. Я бросился на палубу. На корме майор Каупер, размахивая карманным пистолетом, держал речь перед Лэмсденом, который только беспомощно вздевал руки к небу. Завидев меня, Каупер стал что-то толковать о "невиданном позоре" и о том, что на борту имеются женщины. Я заметил, что приклад его пистолета инкрустирован перламутром.
Мы были так близко от берега, что ясно виден был блеск разбивающегося прибоя. Кто-то громко крикнул: "Смотри! Опять стреляют!"
Только теперь я заметил на расстоянии четверти мили и притом между нами и берегом небольшую шхуну с белыми парусами. Я кажется от роду не видал ничего более жизнерадостного. От бортов весело разбегались белоснежные полосы пены. Шхуна с большой скоростью шла прямо на нас. Лэмсден закрыл лицо руками.
Со шхуны донесся крик, подобный звону металла:
— Ложитесь на дрейф, или мы вас пустим ко дну!
Раздался треск разом спущенных парусов. Шхуна повернулась бортом.
Синие и белые цвета — мексиканский флаг — колыхались на гафеле шхуны, с нее спустили лодку. Старый Каупер подбежал к борту, поднял пистолет и прицелился. Щелкнул курок, но выстрела не последовало. Майор с отвращением швырнул свою игрушку. Голова его покорно поникла на грудь.
Еще момент, и наша палуба наполнилась людьми. Загорелые, ободранные, они спрыгивали один за другим с бульварка.
Нечего и говорить, что с нашей стороны не было оказано ни малейшего сопротивления. Паруса были сняты при первом же требовательном окрике. Вся наша команда была заперта в трюме. Лэмсдена и Мерсера привязали к запасной мачте. Вид их был слишком смешон, чтобы вызывать искреннее сострадание. Майора усадили на бочонок и поставили около него на страже бородатого пирата с красным носовым платком на голове. Прочая босоногая команда, не теряя времени, бросилась грабить каюты.
Мексиканский флаг гордо колыхался над шхуной. Но в начальнике высадившегося к нам отряда я узнал Томаса Кастро!
Значит, он действительно пират! Я не ошибся в своих подозрениях. С видом мрачного достоинства он стоял, закутавшись в длинный плащ и нахлобучив шляпу с пером.
— Вы хотите всех нас зарезать, Кастро? — спросил я. Но к моему великому удивлению он сделал вид, что меня не узнает, и, обратившись к Лэмсдену, грозно заявил, что он, Кастро, — начальник мексиканской шхуны, и в отплату за вооруженное сопротивление приватиру Республики, он разрешает своей команде не оказывать никакого уважения к частной собственности.
Свирепый тон Кастро был совершенно излишен: все покорно молчали, как овцы под ножницами. Мне этот тон показался наигранным; я подошел к пирату и шепнул ему на ухо:
— Я знаю тебя — ты Томас Кастро.
Даже теперь он притворился, что не слышит. Но выждав минуту, он укоризненно посмотрел мне в лицо:
— Попридержите язык! — очень быстро сказал он по-испански. — Вы сумасшедший!
Его ястребиный нос зарылся в усы. Взмахнув рукой, он внушительно проговорил:
— Я вас не знаю. Я Никола Эль-Демонио, мексиканец!