Я смотрел на него в смущении.
— Ты любил Веронику! Но Вероника ничто рядом с сеньоритой!
Он устало улыбнулся.
— Ах, сеньорита, да — она очень хороша; ее можно полюбить. Но человек не властен над любовью, друг мой.
Я смотрел в открытую дверь. За ней открывался абсолютный покой внутреннего двора — высокие, прямоугольные колонны галереи, а посередине тонкие струи фонтана. Вокруг фонтана переплетались гущи цветов: огромные мальвы, герань и буйно разросшийся златоцвет.
— Как похоже на наши цветы в Кенте, — невольно сказал я.
— Я привез семена из сада твоей сестры, — был ответ.
Я был сражен, но все еще не хотел сдаваться.
— Все это мне ровно ничего не объясняет, — сказал я резко.
— Погоди, мне нельзя много разговаривать, — и Карлос закрыл глаза, помолчал — и вновь заговорил.
Никак нельзя сказать, что я ему не поверил. Я верил, верил каждому слову. Я просто имел глупость поддаться наговорам Руксби. Я свалял дурака на борту "Темзы". Приезд Карлоса был устроен через какого-нибудь о’брайеновского агента в Лондоне, находившегося в сношениях с Рамоном. Тот же агент нанял для О’Брайена Николса — штурмана из Новой Шотландии. Николс, видя мою близость с двумя пассажирами, едущими в Рио-Медио, забил себе в голову, что я отправляюсь туда же. А он, естественно, не желал иметь англичанина свидетелем своих деяний.
Но намеки Руксби подействовали на меня гораздо сильнее, чем все прочее. Теперь мне вспомнились сотни мелочей, по которым я мог бы догадаться в свое время, что Карлос любил Веронику. Я понял теперь ревнивую нетерпимость Руксби, понял приветливые взгляды, которыми Вероника дарила Карлоса. Теперь я понял, почему Руксби сделал предложение Веронике в тот самый день, когда Карлос вернулся в наши края, преследуемый полицией. Я видел ясно, что между замком Риэго и пиратами Рио-Медио связь не теснее, чем между самим уважаемым Ральфом Руксби и старым пропойцей Рэнгсли из Гайса.
— Ах, у тебя была горькая жизнь, мой Карлос, — сказал я после долгого молчания.
Он открыл глаза и улыбнулся своею мужественной улыбкой.
— Приходится принимать свою судьбу. Однако, я должен беречь голос и не тратить его на сетования. Я должен тебе сказать… да… — Он замолчал и остановил на мне пристальный взгляд. — Я оставляю за собой огромное богатство. После смерти дяди — а дядя очень стар и жить ему недолго — этот замок, город, земли, золото, невольники, — все перейдет молодой, беспомощной девушке.
Прибавь к этому страшную угрозу, очень опасного, хитрого, подлого человека, втершегося в доверие старика с целью сделаться обладателем молодой девушки и ее огромного богатства. Я говорю об ирландце О’Брайене. Ты его видел. Если я умру, дядя останется в полной его власти. Куда пойдет все состояние? На восстановление истинной веры в Ирландии?
Карлос вдруг свесился с кровати и схватил меня за руку.
Мне казалось, что он бредит. Он так мечтательно смотрел на меня огромными своими глазами и жал мне руку.
— Если бы тебе досталась моя кузина и мои земли, — продолжал он после паузы, — это было бы, думалось мне, вроде как если бы я получил твою сестру — не то же самое, конечно, но все-таки достаточная радость для умирающего… В своем уме я уладил все очень легко и быстро. Затруднение было в О’Брайене. Скажи я ему: "Вот жених моей кузины" — он убил бы тебя или меня; он ни перед чем не остановился бы. Поэтому, я совершенно спокойно ему сказал: "Вот человек, которым вы можете заменить вашего Николса". О’Брайен был рад вдвойне, так как мог унизить англичанина. Серафина также была рада иметь тебя гостем, потому что я говорил ей о тебе, как о самом бесстрашном и благородном юноше.
Таковы были расчеты Карлоса. Но О’Брайен, слышавший о моей близости с сепарационистами, нашел возможным открыться мне полностью. Он, может быть, рассчитывал также на мою молодость, недальновидность, или на беспринципность. Убедившись в своей ошибке, он сразу решил принять против меня свои меры; а Карлос, опасаясь другой грозившей мне опасности, позволил ему меня похитить. Вот и вся история.