Первая дама. Что с вами, граф? Прекратите эту ужасную мужскую болтовню.
Лермонтов. Недавно ночью я ехал в Царское на лошадях. Подходила гроза. Передо мной в темноте стояли густые высокие нивы, подымались кущи столетних деревьев, и мне казалось, что я еду по богатой, устроенной к счастью стране.
Первая дама. Как это поэтично!
Вторая дама. Необычайно!
Лермонтов (усмехается). Но сверкнула очень яркая зарница, и я увидел каждый колос хлеба на пыльных полях. Колосья были редкие и пустые. Так исчез обман богатой и счастливой страны.
Соллогуб (не зная, что сказать). Да… Это весьма интересно…
Лермонтов. Наоборот, это весьма огорчительно.
Соллогуб. Должен ли я понимать ваш рассказ как иносказание?
Лермонтов. Располагайте свободно своим мнением.
Столыпин. Я думаю, что уже пора занять наши места. Скоро начало.
Соллогуб (Столыпину). Вы были правы. Я вижу карету великой княгини. Извините меня, я должен встретить ее высочество.
Соллогуб кланяется и быстро отходит. Вдевает в глаз монокль и высоко подымает голову, чтобы монокль не упал. Все оборачиваются в ту сторону, куда ушел Соллогуб. Входит великая княгиня Мария Николаевна. За ней почтительно идут статс-дама, Соллогуб и сын французского посланника Барант. Лакеи несут фонари.
Лермонтов (глядя на напыщенного Соллогуба, смеется и говорит Мусиной-Пушкиной). Временами мне кажется, что я вернулся с Кавказа не в Петербург, а в город, населенный монстрами.
Мусина-Пушкина. Вы опять раздражены.
Все дамы склоняются перед Марией Николаевной в глубоком реверансе. Мужчины кланяются.
Мария Николаевна (оглядывается и подзывает Соллогуба). Кто этот веселый офицер? (Едва заметно показывает веером на Лермонтова.)
Соллогуб. Это Лермонтов, ваше высочество.
Мария Николаевна. Вот он каков! Должно быть, у него вся сила поэзии в плечах. Какие мощные плечи и какой требовательный взгляд. (Она почти вызывающе, в упор смотрит, на Лермонтова.) Он некрасив, но притягателен.
Соллогуб. Тончайший поэт, ваше высочество.
Мария Николаевна. Да. Как жаль, что нынче поэты чураются двора. А что иное, как не двор, могло бы придать полный блеск их поэзии. Времена менестрелей прошли.