Одоевский (Лермонтову). Ну что ж, Миша, выпьем за твое освобождение, за Петербург.
Лермонтов. Ничего, Саша. Бог даст, и ты скоро вернешься в Россию.
Одоевский. Что меня утешать! Буду ли я усерден по службе, или буду я нерадив, – все равно не видать мне больше России. Государь не помиловал почти никого из участников декабрьского мятежа.
Жерве. Да, жди от него – дожидайся!
Одоевский. Оставь мне что-нибудь на память, Миша. Быть может, никогда и не свидимся.
Лермонтов. Я бы тебе оставил последние стихи, да совестно – больно они неприглядные.
Одоевский. Покажи!
Лермонтов достает из кармана листок, протягивает Одоевскому. Одоевский читает. Жерве заглядывает через плечо Одоевского.
Жерве. «Серебряный Кавказ»! Как сказано! Ты мне объясни, Мишель, почему после твоих стихов я вижу все как будто снова?
Лермонтов (отбирает стихи у Одоевского). Брось читать, Саша. Ты поэт и прекрасно видишь, что они плохие. (Комкает листок со стихами.)
Одоевский. Отдай стихи сейчас же. Они великолепны.
Лермонтов. Я сам знаю им цену. (Рвет стихи.)
Жерве вскакивает и хватает Лермонтова за руку.
Жерве. Не смей!
Лермонтов (вырывается). Пусти, Жерве! (Встает и бросает разорванные стихи за перила.)
Ветер подхватывает обрывки бумаги и уносит в Куру.
Одоевский. Это безбожно! Жерве. Честное слово, я готов вызвать тебя, Мишель, к барьеру за этот дурацкий поступок!
Лермонтов хохочет. Все происшедшее вызывает некоторое смятение в духане. Духанщик подбирает с пола несколько не унесенных ветром листков и подает их Лермонтову. Листки перехватывает Жерве.
Лекарь (он слегка пьян). Драгуны! Драчуны! (Наливает вино в стакан.) Не имею чести вас знать, молодые люди, но позвольте мне, старику, выпить за вас. Люблю горячих людей. (Пьет.) Не успели войти– и тотчас же у вас схватка из-за письма. (Встает и подходит к столику Лермонтова.)
Лермонтов пододвигает ему стул, лекарь садится.