Том 7. Пьесы, рассказы, сказки 1941-1966

22
18
20
22
24
26
28
30

Записи эти были понятны только самому Довженко и выглядели примерно так: «Народная медицина», «Лейтенант Слива», «Поездка в Батурин».

Если бы мы родились древними эллинами и верили в существование десятой музы – «устного рассказа», то эта муза, безусловно, была бы в полном подчинении у Довженко и сама, приоткрыв рот от восхищения, слушала бы его истории.

Талант рассказывания, по-моему, один из самых редких и завидных. Сплошь и рядом человек, талантливо пишущий, не сможет рассказать на словах о написанном с такой же живостью и блеском, как в своей прозе.

Довженко был человеком неслыханно любопытным до всего на свете. Его интересовали такие далекие друг от друга вещи, как лучший способ штукатурки стен и межпланетные полеты, новая сельская архитектура и сроки прорастания семян.

Он любил вольно бродить по земле и в это время с какой-то пронзительной зоркостью замечал во много раз больше, чем замечаем мы, торопливые и озабоченные люди.

Необычайно талантливый, он любил любой талант и умение, – хотя бы умение вести тяжелый комбайн или клеить воздушных змеев.

В чем же был секрет его рассказов? Если сказать, что в них было нечто гоголевское, то это было бы только частью правды. Главный секрет их был в народности, в полной очарованности самого рассказчика своей страной, Украиной. Поэзия Украины лилась из его уст свободно, широко, то грустно, то весело, и золотилась, как летнее утро на его любимой светлоструйной Десне.

Я помню несколько устных рассказов Довженко. Но годы идут, прошлое затягивается легким туманом и может растаять в нем совершенно. Поэтому я решил при помощи прозы восстановить в памяти хотя бы один такой рассказ.

Натолкнул меня на эту мысль покойный режиссер Сергей Дмитриевич Васильев.

Но проза – величайший жанр литературы – все же бессильна передать интонации рассказчика, добрый смех, спрятанный в уголках его глаз, его язык, легко и органически объединяющий два живописнейших языка – русский и украинский, внезапные переходы от одного языка к другому, наконец, его собственную радость из-за каждого удачного рассказа.

Один из рассказов Довженко назывался «Народная медицина». Я слышал его всего раз, поэтому передаю его без того богатства красок, какими он сверкал, бил в глаза, просто слепил слушателей в передаче Довженко.

Дело было во время съемки фильма «Щорс». В одном из сел на Полтавщине, кажется в Ереськах, снимали массовую сцену с участием ереськинских селян и нескольких красноармейцев – статистов.

С утра было ясно, солнечно, потом небо затянулось облаками, и пошел серый тихий дождь. Такие дожди обладают очень упрямым характером и могут шуршать по листве и барабанить по крышам бесконечно долго.

Съемку пришлось прекратить, спрятаться в клуню и ждать там, пока дождь не пройдет и, может быть, опять появится солнце.

И вот в клуне зашел разговор о народной медицине, о всяческих «средствиях» от всяческих болезней, о знаменитых бабках – лекарках и ворожеях, знающих все на свете: как избавить доброго человека от стригуна и как заворожить любую красавицу.

Разговор шел общий и шумный. Только о Дин красноармеец-сверхсрочник сидел на земляном полу, покуривал и насмешливо слушал этот разговор, не желая в нем участвовать. Время от времени он даже презрительна сплевывал.

Наконец красноармеец не выдержал. Он потянул сидевшего с ним рядом Довженко за рукав и сказал:

– А я, товарищ режиссер, в ту народную медицину не верю.

– Чего ж так? – спросил Довженко.

– Да была у меня в жизни такая история с той народной медициной, что провались она со всеми своими ворожками к бисовой бабушке. Насилу я ноги унес. Вы, товарищ режиссер, тех разговорщиков не слухайте, хай они брешут, что им угодно. Вы меня выслушайте.