— Что? А-а… Шалом. Шалом алейхем! Ну, вроде как «будь здорова»!
— Это ты по-какому сказал? — опасливо поинтересовалась бабушка.
— По-родному, — с достоинством ответил дядя Гриша. — Еврей я теперь. — Он подумал минуту и, чтобы на этот счет не осталось никаких сомнений, добавил: — Киш мир ин тухес, Евдокия Никитична.
Старушка заплакала.
— Ты чего? — испугался дядя Гриша.
— Совсем нас, русских, в квартире не осталось. Вот и ты… — Старушка всхлипнула.
— Как не осталось? — удивился дядя Гриша — и осекся, услыхав тоскливое «уэн-нь» из ивановской комнаты.
— Ой, Гришенька, — почему-то шепотом запричитала Евдокия Никитична. — Тут, пока тебя не было, такое творилось! Костька Кравец уже неделю во всем энтом ходит — как же его? — жовто-блакитном! Я, говорит, тебя, бабуля, люблю, а этих, говорит, москалей, усих бы повбывал… Я ему говорю: Костенька, да сам-то ты кто? Ты ж, говорю, из Марьиной Рощи еще не выходил! А он: я, говорит, еще в среду осознал себя сыном Украины: Петлюра мне отец, а Бендера — мать!
И Евдокия Никитична снова всхлипнула.
— Ну и хрен с ним, с Костькой! — возмутился дядя Гриша. — Но как же это: нет русских? А Толик? А Ивановых пять человек?..
«Уэн-нь!» — отозвалась на свою фамилию ивановская комната. Евдокия Никитична завыла еще сильнее.
— Да-а! Ивановы-то коряки оказались!
— Кто-о?
— Коряки, Гришенька! Петр Иванович с завода ушел, днем поет всей семьей, ночью в гараже сидит, гарпуны делает. Буду, говорит, моржа бить. Север, говорит, зовет. А Анатолия Михайловича уже нет.
— Как нету?
— Нету Толи, — всхлипнула Евдокия Никитична. Дядя Гриша осенил себя православным крестом.
— Тахир Мунибович он теперь, — продолжала Евдокия Никитична. — Разговаривать перестал. Отделился от нас, мелом коридор расчертил, всех от своей комнаты арканом гоняет. Пока, говорит, не будет Татарстана в границах Золотой Орды, слова не скажу на вашем собачьем языке! Детей из школы забрал; биографию Батыя дома учат. Грозится лошадь купить. Что делать, Гришенька? Раз уж ты еврей, придумай что-нибудь!
Дядя Гриша тяжело вздохнул.
— Раз такое дело, надо, бабуля, и тебе как-то того, самоопределяться.
— Самоопредели меня, Гришенька, — выдохнула Евдокия Никитична и горько заплакала.
ebooksa