Тогда я говорю ему: можно ли для интересу узнать, как вас зовут? Он весь запунцовел и отвечает: Степан. Я говорю: вот за такими, как вы, Степан, будущее нашей многострадальной страны. Он скромно эдак потупился и тихо отвечает: я знаю.
Я тогда на всякий случай спрашиваю еще раз: может, все-таки возьмете денег, Степан? Тут он совсем уж сильно потупился и говорит: ну хорошо. Я возьму ваши деньги, чтобы вас не обидеть… Строго по прейскуранту. По семьсот за железку.
Я, конечно, удивился. Как, говорю, семьсот? Утром было пятьсот! Он говорит: так то ж утром… И довольно тяжело вздыхает, явно горюя о трудностях на пути реформ.
Я отдал ему деньги и, ласково попрощавшись за руку, заторопился домой.
Я шел, размышляя о высоких свойствах человеческой души. О том, какие образованные люди трудятся у нас теперь в неприметных ларьках у метро, своим примером создавая новые, культурные отношения между клиентом и работником сервиса…
Вот только дверь опять не открывалась. То есть буквально ни одним ключом, даже соседским. Я думаю, этот Степан ненароком перепилил его, когда про Рериха рассказывал.
Ну, Рерих Рерихом, а сосед мне потом по рылу съездил два раза при свидетелях.
Вы, конечно, спросите, граждане, в чем мораль данного произведения? Против чего направлено жало этой художественной сатиры?
Жало, положим, направлено против темноты и бескультурья. А мораль такая, что народ стал гораздо грамотнее. Не то что при коммунистах. При коммунистах небось ему, Степану этому, выдали бы по фунту перцу и за Рериха, и за Блавацкую… За воскрешение мертвых, допустим, вообще бы из Москвы уехал к чертям собачьим.
А теперь — философствуй совершенно свободно!
И очень даже просто.
Предрассудок[27]
Ляпнул какой-то древний итальянец: мол, о мертвых либо хорошо, либо ничего…
Хоронили мы Колдомуева Степана Петровича. Все чин-чинарем — гроб, венок, вдова… Народ с гвоздиками подтягивается, некоторые уже тяпнули с утра по случаю. Погода отличная, работать все равно неохота — чего ж не похоронить человека?
Мы стоим, Колдомуев лежит, всем хорошо. Вдова сияет, как антрацит. Толик анекдот рассказал… Уже бы накрывать Колдомуева и вниз, чего ему тут зря лежать, он и когда живой был, анекдотов не понимал, — вдруг Шишкин возьми да брякни:
— Панихиду объявляю открытой.
Полжизни, собака, в профкоме провел, никак не отвыкнет.
Никто говорить-то не хотел, а тут неудобно. Вдова приосанилась, ждет; все напряглись. Тут бы Шишкину сказать для снятия напряжения, что, мол, пошутил, да не тут-то было!
— Слово, — говорит, — для прощания предоставляется другу покойного Муковозову Николай Иванычу.
Муковозов, ясное дело, возмутился: че я-то? Шишкин отвечает: иди-иди…
ebooksa