Теперь настала очередь королевского прокурора. Его появление встретили напряженным, выжидательным молчанием. Бренвиль не спешил, перебирая свои листки, словно увидел их впервые. Потом наконец начал читать слегка дрожащим голосом. Казалось, он сам чувствовал, что после речи адвоката все обвинения звучали натянуто и фальшиво. И всё же он дочитал до конца — "наказание в виде смертной казни". Зал загудел, председатель с трудом его успокоил. Заседание откладывается, суд заслушает новых свидетелей по этому делу. Эти слова были встречены вздохом облегчения.
Защитник направился к выходу: у него была назначена встреча.
— Господин Тилорье! — окликнул его прокурор.
Адвокат остановился и обернулся. Бренвиль уже овладел собой; его одутловатое лицо выражало брезгливое высокомерие.
— Какое странное у вас представление о ваших — и моих — обязанностях, раз вы позволяете себе столь непристойные выходки! — сказал он.
— Сударь! Потомки рассудят, кто из нас — вы или я — лучше справился сегодня со своими обязанностями.
— Я слишком презираю вас, чтобы отвечать вам!
— Своим презрением вы делаете мне честь! Тилорье повернулся на каблуках и вышел.
"Накануне вынесения приговора, когда ни сердцу, ни совести не в чем тебя упрекнуть, тревожиться не о чем, поскольку самое чрезвычайное происшествие будет всего лишь человеческой ошибкой. Пусть это утешит тебя, дорогая Каролина, как утешило меня. Только одно меня огорчает: мой меморандум всё еще не готов. Печатник обещал, но вчера вечером пришел и рассказал мне о бунте своих рабочих, которые, как он говорит, не пожелали ничего делать ни в воскресенье, ни в понедельник. Этот печатник — жестокий человек, моя дорогая Каролина; он поступил со мной коварно. Уже четверг, девять утра, а целых два листа еще не набраны. Этого человека явно кто-то подкупил; похоже, я так и не получу свой меморандум".
Маркиз де Фавра внимательно читал приговор.
— У вас здесь три орфографические ошибки, сударь, — сказал он, возвращая бумагу секретарю суда.
— Вам приказано сдать орден Святого Людовика.
— Воин не может быть разжалован гражданским лицом, сударь. — Фавра повернулся к сержанту, застывшему в дверях. — Вот, возьмите мой крест, — сказал он, откалывая красный бант, — поверьте: он был заслужен честно, и я с честью его носил.
Сержант, помявшись, взял его награду. В камеру вошел кюре из церкви Святого Павла: осужденному предстояло исповедаться.
…Двойная шеренга национальных гвардейцев, выстроившихся вдоль улиц и набережных, с трудом сдерживала напиравшую толпу. Пробило три часа, послышалась барабанная дробь. Ворота Шатле распахнулись, показался отряд солдат, ощетинившийся штыками, в середине шел маркиз де Фавра в длинной белой рубахе поверх одежды и с табличкой на груди: "Заговорщик против государства". Его непокрытая голова возвышалась над солдатскими шляпами, длинные волосы ниспадали на плечи. Толпа захлопала в ладоши и заулюлюкала.
Внизу лестницы стояла телега, запряженная белой лошадкой. Фавра поднялся на нее вместе с кюре. Человек в синей блузе взял лошадку под уздцы, процессия двинулась к мосту. Со всех сторон летели оскорбления, но Фавра оставался безучастен. Казалось, самые черные слова отскакивали от его белой рубахи.
Согласно приговору преступник должен был совершить публичное покаяние перед собором Парижской Богоматери. В центре площади выстроилось каре из нескольких батальонов Национальной гвардии. Солдаты стояли здесь уже давно и порядком прозябли, тогда как праздные зеваки грелись у костров, разложенных там и тут. Бродячие торговцы успели разбить палатки, где шла бойкая торговля водкой и закуской. Гомон толпы мгновенно смолк, когда каре расступилось, чтобы пропустить телегу. Фавра спустился с нее, взял в одну руку пылающий факел, в другую — вынесенный ему приговор, подошел к самым дверям собора, откуда его всем было хорошо видно, и заговорил:
— Народ! Послушайте приговор, который я вам зачитаю. Я невиновен — это так же верно, как и то, что я скоро предстану перед Господом; каким будет его суд, узнаю я один.
Маркиз опустился на колени и громко прочитал приговор. Затем поднялся. Больше никаких слов от него не услышали. Он снова забрался на телегу, которая двинулась в обратный путь через мост.
Короткий февральский день начинал клониться к вечеру; хмурое небо затянули тучи. На Гревской площади толпился народ; телегу встретили аплодисментами. Секретарь суда спросил, не желает ли Фавра очистить свою совесть каким-нибудь признанием.
ebooksa