Исключительно плодотворным стал для поэта и послевоенный период. Он много ездил по стране и за рубежом. Две его книги были отмечены Государственными премиями СССР, в 1946 и 1951 годах.
Сурков избирался кандидатом в члены ЦК КПСС, членом Центральной Ревизионной Комиссии КПСС. Он бессменный депутат Верховного Совета СССР с 1954 года.
ЖЕЛЕЗНЫЙ ПОТОК[35]
В один из последних дней декабря 1943 года я шел по извилистому, занесенному снегом проселку в прифронтовом районе Могилевщины. По пути догнал красноармейца-артиллериста, посланного на армейский артсклад с заявкой на снаряды.
Закурили. Разговорились о солдатском житье-бытье.
Проселок вел к тихому лесному полустанку, разбитому во время осенних боев. За ближней березовой рощицей прозвучал паровозный гудок. Мой спутник сразу как-то заволновался, насторожился, прислушался. Гудок прозвучал снова. Артиллерист, все более волнуясь, сказал:
— Нет, не ослышался. В самом деле вроде как паровоз свистит.
— Конечно, паровоз. Наверное, летучка пришла на базу.
— Да что вы? Да пойдемте скорее...
И, внезапно заторопившись, красноармеец впритруску побежал вперед, смешно переваливаясь по наметанным вьюгой сугробам.
Недоумевая, я прибавил шагу. За рощицей, у железнодорожной насыпи, маленький маневровый паровоз «овечка», фыркая паром, тащил по рельсам короткий состав товарных вагонов.
Мой попутчик стоял около насыпи и как зачарованный глядел на паровоз, на подпрыгивающие на стыках красные вагоны и, хлопая руками по бедрам, приговаривал:
— Поезд! Ей-богу, поезд! Нет, подумать только — настоящий поезд!
И во взгляде и в позе артиллериста было что-то живо напоминавшее мне картинку из школьной хрестоматии: по рельсам, распарусив белые облака пара, идет поезд, а у насыпи, возле переезда, группа крестьян оторопело смотрит на железное «чудо-юдо». Под этой картинкой была подпись: «До чего народ доходит — самовар по рельсам ходит».
Летучка уже давно скрылась за поворотом, а артиллерист, забыв про все окружающее, смотрел ей вслед, хлопал себя по бедрам и приговаривал:
— Вот, лихо! Вот, здорово! Настоящий паровоз!
Потом, заметив мой недоумевающий взгляд, застеснялся, как набедокуривший ребенок, и, волнуясь, сбивчиво заговорил:
— Уж вы меня извините, товарищ командир. Вы, чай, подумали — умом рехнулся мужик! А я и впрямь вроде рехнулся. Ведь я его, паровоз-то, больше двух лет не видел. Как разгрузили нас из эшелона в ноябре сорок первого, под Москвой, так и не видел больше. То в обороне сидели, то вперед шли. Где же его увидишь? Ежели и попадалась, часом, железная дорога, так там все скорежено, поломано, пожжено, взорвано. Ранен я не был. Командировок не имел. Леса да поля, блиндажи да землянки... Вроде как и совсем от обыкновенной жизни отвыкли.
Эту случайную встречу и мимолетный разговор живо вспомнил я, впервые попав, после тридцати трех месяцев скитаний по фронтовым, дорогам, в настоящий глубокий тыл страны — на Урал.
Подобно тому солдату-артиллеристу, я широко раскрытыми, удивленными глазами смотрел на не знающие затемнения окна городских домов и заводских цехов, на людей, которые никогда не слышали воющего звука сирены, возвещающей воздушную тревогу, на людей, знающих только по газетам да по рассказам приехавших с запада слова: «светомаскировка», «бомбоубежище», «щель».