В тот день собрались все петрокаменцы, чтобы сказать домне: довольно тебе стоять пустой и холодной, довольно. Берись за свое дело, плавь нам чугун!
Были у всех петрокаменцев веселые лица, зычные голоса, легкий неусталый шаг. И понятно: доменный цех — главный в заводе, можно сказать, кормилец, он дает чугун, этот заводской хлеб, которым живут все другие цехи: мартеновский, прокатный, кузнечный. Теперь они работают на привозном чугуне, с оглядкой, с перебоями, на тормозах, а задымит своя домна и всему заводу будет «зеленая улица» — работай без оглядки, без тормозов. Наступит конец безработице и нужде.
Собирались на площадь не только те, кто был на своих ногах, а и старые-старые старики притащились с палками, с костылями, мелюзга на руках у матерей.
Пришел и Стратон, Климкин дедушка. Куда бы уж ему, десять лет от завода отчислен на покой, а приволокся. Увидел Стратон Климку и сказал:
— Ты, петух, здесь?! Я вот тоже еле-еле, а притопал… Домна, брат, серьезная штука. Теперь завод полным ходом, по-довоенному. А? Чувствуешь, теперь, может, и наше колесо скорей побежит.
У Климки и у Стратона плохая подошла жизнь, расхлябалась, как колесо на ухабах. Сам Стратон — девяносто лет. Климка — четырнадцать, значит, не добытчик, а рот. Сестренка Олька меньше Климки. А четвертая — Климкина мать, она и кормила всю семью.
Климка полный человек, не хуже других, и у него был отец, да всяко в жизни случается, убили отца в гражданскую войну и похоронили в братской могиле у Старик-Камня. Гора есть такая километрах в сорока от Петрокаменского.
— Пошли, пошли, а то не попадем в цех, подбирай ноги! — заторопился Стратон.
Весь народ повалил в цех. Парень клином промеж взрослых в передние ряды, где шли директор, парторг, завком и главный инженер завода. Народ обступил домну, заполнил весь цех. Не одна сотня народа стояла на заводском дворе.
Говорили начальники и рабочие, размахивали кулаками, грозились. Климка понял, что грозили Колчаку, белым, которые потушили домну.
— Сегодня, товарищи, — заговорил рабочий Буланов, назначенный мастером к домне, — забросим мы ей в пузо, домне то есть, огонь и не дадим ему затухнуть, пусть горит все время, вечно. Не допустим до себя разруху, упадок промышленности, не допустим безработицу, и бумажку вот эту, на которой писали безработных, бросим в огонь, в домну. Гори, не нужна!..
Буланов кинул в домну список безработных, затем подал команду своей бригаде:
— За дело, товарищи! Начинай!
Рабочие встали к вагонеткам, коробам, лопатам и принялись загружать домну железной рудой и древесным углем.
Комсомольский оркестр опять дул в трубы, и они громыхали на весь завод. Народ пошел по домам, понес флаги, каждый понес радость, что ожила домна, которая близка рабочему, как самый первый друг.
Проводил Климка по домам все флаги и сам домой. Дед Стратон сидел у ворот, руками перебирал свою длинную серебряную бороду. Думал дед, была у него привычка во время дум перебирать бороду.
— Ну, набегался? — спросил он Климку.
— Да.
— Ловко Буланов выдумал, в огонь бумажку… А наша вот бумажка с нашей безработицей не сгорела.
— Какая бумажка?
ebooksa