— Дочка, не случилось ли беды? Явилась ты без письма, без упрежденья.
— Ничего не случилось, письмо я послала позавчера.
— Ну, так оно придет завтрева, письма-то раз в неделю носят. А що Горького-то привезла?
— Привезла. На станции он, в багаже.
И вновь зашумел дымниковский дом, запели двери, заговорили стены, наполнилась молодыми голосами его пустота.
До августа прожил Степа в Дуванском, работал с матерью на огороде, а в свободное время удил рыбу. По праздникам он ходил в Озерки к Насте. Все дни до поздних вечеров они бродили по горам, купались в Ирени или разводили костер где-нибудь на вершине и сидели около него.
— Далеко ли он виден? — говорила Настя про костер. — И что думают?
— А ничего, на горах часто разводят костры; то охотник, то бродяга, то геологи.
Длинные летние дни были для них слишком коротки, и вечерами Настя до полдороги провожала Степу, когда он уходил домой.
Возвращалась одна и весь путь кричала:
— Ау!
— Слышу! — отзывался Степа.
Перекликались, чтобы чувствовать себя вместе. В тишине и неподвижности горной ночи голоса катились далеко-далеко.
В августе Марья продала корову, овощи, заколотила дом, взяла с собой кое-какое добро да лапти, оставленные Якуней, и поехала со Степой в листокатальный завод. С ними ехала и Настя. В заводе они пришли в барак, но он оказался пуст.
— Где же народ? — спросили проходившего мимо рабочего. — Где Петр Милехин?
— На новых, — ответил рабочий, махнув рукой за пруд.
Милехину отвели квартиру в две комнаты и небольшой участок под огород и цветник.
— Вот, мать, копайся сколь душе угодно и не жалей Дуванское.
Степа с отцом заняли одну комнату, а другую отдали матери, потом перетянули в нее и Настю. Девушка скромно устроилась в углу, поставила стол и положила на него книжки Максима Горького, про которые отец сказал: «Що, девка, хорошо ведь, только больно уж много». А Степа принес медную Якунину дудочку и попросил повесить на стену.
— Я было у себя повесил, да отец велел убрать: не любил он Якуню.