Только вымолвив эти слова, она сообразила, что происходит что-то не то. Какое, к черту, имя маркиза в старинной рукописи?! На бумаге должно содержаться только заклинание! Или…
Незнаконец между тем залез на стол. Вокруг импровизированной трибуны мигом собралась куча народу.
– Граждане! – закричал, размахивая бумажкой, человек, которому Троншары так глупо доверились. – Я только что узнал важную новость! Король совершенно не уважает вас, парижане! Он дал отставку Неккеру! Неккер, которого все мы так любим, Неккер, лучшие чувства к которому мы демонстрировали не единожды, Неккер, единственный человек при дворе, который пользовался доверием народа, изгнан! Граждане! Что это, как не первый шаг к разгону Учредительного собрания?!
Толпа загудела. Незнакомые люди, напиравшие со всех сторон, оттеснили Терезу от брата. Троншары потеряли друг друга в людском море и сами не заметили, как превратились в часть внимающей оратору публики.
– Граждане! – продолжал оратор. – Хватит сидеть, как затравленные зайцы! Хватит дрожать, как овцы, гонимые на бойню! Париж окружен войсками! Мы в кольце врагов! Быть может, уже сегодня готовится новая Варфоломеевская ночь для патриотов! Неужели мы не защитим себя?! К оружию!
– К оружию!!! – ответила толпа.
– К оружию! – закричали Троншары.
– Нам нужен опознавательный знак! Наденем на себя зеленый цвет! Цвет надежды! – заключил оратор.
Множество рук подхватило его со стола. Тереза, повинуясь неясному порыву, сняла с чепца зеленую ленту, растолкала окружающих и протянула оратору свое единственное украшение.
В тот день Тереза вернулась домой одна. Дени куда-то запропастился. Он не пришел ни к обеду, ни к ужину, ни ночевать. Бывшая прачка легла в кровать, снедаемая беспокойством.
Спалось ей плохо. Во-первых, думала про братьев. Во-вторых, не давали покоя мысли о том, чем же на самом деле оказалась бумага, принятая за древнее заклинание. В-третьих, стоило Терезе задремать, как за окнами начиналась пальба.
К утру она только усилилась. Стреляли то там, то здесь. Временами из разных концов раздавался набат. Лавки, закрытые вчера по случаю воскресенья, не работали и сегодня. Деревья стояли, лишенные едва ли не половины своей листвы – из нее народ делал кокарды «цвета надежды». Кое-где улицы успели перегородить поваленными стволами: считалось, что это поможет остановить наступление войск, предназначенных перерезать всех парижан. С той же целью на крышах дежурили запасшиеся грудами камней мужчины и женщины. Вооруженные люди заполнили улицы. Невесть откуда взявшиеся бюсты Неккера и герцога Орлеанского таскали по городу, демонстрируя свое уважение к этим лицам. Потом кому-то в голову пришло заставлять прохожих снимать шляпы перед скульптурами. К вечеру народные патрули уже обходились без символических изображений своих кумиров: потрясая пиками, они заставляли кланяться себе всех, кто казался им знатным или богатым.
Весь день Тереза бегала по окрестностям, пытась найти Дени и разобраться в том, что творится. Чем больше она расспрашивала знакомых, тем меньше понимала происходящее. Говорили, что у сада Тюильри немецкие войска графа Ламбеска напали на парижан. Говорили, что хлеб для солдат отравлен и те массово переходят на сторону взбутовавшегося народа. Говорили, что оборванцы вооружаются самочинно. Говорили, что зеленый – это цвет ливрей прислуги герцога Орлеанского, он, дескать, это восстание и финансирует. Говорили, что тюрьмы открыли двери, преступники на свободе. Говорили, что не открыта только Бастилия. Говорили, что надо бы с ней разобраться…
Различия между темным и светлым временем суток исчезли. Всю ночь по улицам вышагивали вооруженные люди с факелами. Следующий день не отличался от предыдущего. Тереза думала, что все самое страшное и необычное уже случилось, до тех пор пока не ощутила доносящийся с севера запах гари и не услышала грохот пушек возле своего дома…
Дени появился тогда, когда сестра уже не чаяла увидеть его живым. Он пришел в разорванной рубахе, пропахшей порохом, с копотью на лице и зеленым листком, приколотым к головному убору.
– Где ты был?! – воскликнула Тереза.
– Прости, что заставил тебя волноваться, сестричка, – ответил Дени. – Но дай-ка мне сначала что-нибудь поесть… а потом уж расспрашивай.
Тереза наложила ему каши. Дени жадно съел несколько ложек, удовлетворенно вздохнул, откинулся на спинку стула и стал рассказывать:
– В общем, дело было так. Когда я слушал этого парня в кафе «Фуа», мне неожиданно пришло в голову, что он прав. Не знаю уж, почему в этом древнем свитке написано про Неккера, но раз его действительно уволили, это, черт побери, ни в какие ворота не лезет! Нельзя же было, в самом деле, сидеть и ждать, когда австриячкины прихвостни перережут всех парижан и разгонят Учредительное собрание! Ладно, подумал я, не выгорело с заклинением, так надо хотя бы город свой отстоять! Ты куда-то запропастилась, видно, пошла домой, а я решил навестить своего приятеля Антуана и рассказать ему, что творится. Потом мы с ним вместе пошли к Барнабэ. Затем втроем отправились к Маглуару. Тот, оказывается, уже знал, что придворные готовились перебить всех сторонников революции, и велел нам пойти к одному кузнецу, который как раз бросил все дела и кинулся ковать пики для патриотов. Пока мы мотались за пиками, стало известно, что в нашей приходской церкви происходит собрание, на котором записывают в…
– Дени! – воскликнула Тереза. – Я уже запуталась во всех этих подробностях! Можешь ты мне по-нормальному сказать, где пропадал эти два дня?!