Пятая колонна. Рассказы

– Стив не мог так сказать. Он так не выражался, – задиристо сказала химическая.

– Это правда, – сказала Алиса своим приятным голосом. – И мне плевать, веришь ты или нет. – Она больше не плакала, теперь она была спокойна.

– Стив ни за что так бы не сказал, – заявила химическая.

– Он сказал это. – Алиса улыбнулась. – И я помню, когда он это сказал, и я действительно была тогда мировой бабой, точно как он сказал, да я и теперь получше тебя буду, старая ты пустая грелка.

– Не старайся, тебе меня не оскорбить, язвища гнойная, – сказала химическая. – Мои воспоминания всегда со мной.

– Нет, – очаровательно сладким голосом возразила Алиса, – нет у тебя никаких настоящих воспоминаний, кроме воспоминаний о том, как тебе трубы перевязывали и как ты первый раз заразилась «с» и «т»[55]. Все остальное ты просто вычитала в газетах. А я – здорова, ты это знаешь, и мужчинам я нравлюсь, хоть я и толстая, это ты тоже знаешь, и я никогда не вру, и это ты тоже знаешь.

– Оставь в покое меня и мои воспоминания, – сказала химическая. – Мои правдивые и прекрасные воспоминания.

Алиса посмотрела на нее, потом на нас, мучительное выражение сошло с ее лица, она улыбнулась, и лицо ее стало таким милым, какого я и не видел-то, кажется, никогда. У нее было очень милое лицо и красивая гладкая кожа, и очаровательный голос, и сама она была по-настоящему милой и искренне дружелюбной. Но боже ж мой, какой она была толстой! Ее толщины хватило бы на трех женщин. Том увидел, как я смотрю на нее, и сказал:

– Ну, хватит, пошли.

– До свидания, – сказала Алиса. Голос у нее и впрямь был очаровательный.

– До свидания, – сказал я.

– Так в какую сторону вы направляетесь, ребята? – спросил повар.

– В другую, – ответил ему Том.

Какими вы не будете[56]

Наступление прокатилось через поле, было задержано пулеметным огнем с низкого участка дороги и из кучки фермерских домов, не встретило никакого сопротивления в городе и достигло берега реки. Проезжая по дороге на велосипеде, спешиваясь и толкая его перед собой, когда дорожное покрытие становилось слишком уж разбитым, Николас Адамс по положению тел видел, что здесь происходило.

Они лежали поодиночке или группами в высокой траве на само́м поле и вдоль дороги, с вывернутыми карманами, и мухи роились над ними, и вокруг каждого тела или группы тел валялись бумаги.

Посреди травы и неубранных хлебов, у дороги, там и сям было разбросано много всякой техники и амуниции: походная кухня – должно быть, она прибыла, когда дела шли хорошо, – множество ранцев из телячьей кожи, противотанковые ручные гранаты, каски, винтовки – иногда прикладом вверх, штыком в землю, видимо, в последний момент солдаты начали окапываться; ручные гранаты, каски, винтовки, шанцевые инструменты, ящики из-под боеприпасов, ракетницы с разбросанными вокруг патронами, санитарные сумки, противогазы, пустые сумки от противогазов, в гнезде из отстрелянных гильз – приземистый пулемет без казенника, на треноге, кожух водяного охлаждения пуст и свернут набок, снаряженные патронные ленты вываливаются из ящиков, весь пулеметный расчет в неестественных позах – рядом, на траве, и все так же бумаги вокруг.

Повсюду валялись молитвенники, групповые фотографии – пулеметный расчет, выстроившийся в ряд, все румяные, веселые, как футбольная команда на фотографии для школьного ежегодника; теперь они лежали в траве, скорчившиеся и распухшие, – пропагандистские открытки с изображением солдата в австрийской форме, опрокидывающего женщину на кровать; рисунки были выполнены в импрессионистической манере, с привлекательными персонажами, и не имели ничего общего с реальной картиной изнасилования, когда женщине задирают юбку и натягивают подол на голову, чтобы заглушить крики, а иногда кто-то из товарищей еще и сидит у нее на голове. Таких стимулирующих открыток прямо накануне наступления, судя по всему, было выпущено множество. Теперь они лежали на земле вперемешку с непристойными фотооткрытками, маленькими карточками деревенских девушек, сделанными деревенскими фотографами, иногда с детскими фотографиями и письмами, письмами, письмами. Вокруг погибших всегда и везде валяется много бумаг, и обломки этого наступления не составляли исключения.

Эти трупы были недавними, и никто ни о чем не позаботился, кроме как об их карманах. Ник заметил, что наших мертвых, или тех, о которых он все еще думал как о «наших мертвых», было на удивление мало. Мундиры у них тоже были расстегнуты и карманы вывернуты, и по положению их тел можно было понять, как именно и насколько искусно велось наступление. И распухли от жары все одинаково, независимо от национальной принадлежности.

Под конец город, очевидно, оборонялся лишь огнем с нижнего участка дороги, и мало у кого из австрийцев была возможность отступить – если у кого-то она вообще была. На улицах лежало всего трое убитых, и по тому, как именно лежали тела, было ясно, что застрелили их, когда они убегали. Дома были разрушены снарядами, улицы завалены грудами штукатурки, цемента, сломанными балками, разбитой черепицей, а в стенах зияло множество дыр, пожелтевших по краям от горчичного газа. Все это было усеяно шрапнелью и осколками снарядов. В городе не осталось ни единой живой души.