Хитрая затея

— Запишу, — признался я. — А что, пусть получат за привилегию, нам эти умельцы ещё пригодятся. А мы своё с продаж возьмём.

— Мог бы и на себя записать, всё равно, небось, сам всё придумал, — ухмыльнулся братец.

— Сам, конечно, — я вернул Ваське ухмылку. — Но пускай уж револьвером Левского останется серьёзная машинка для серьёзных людей, из которой и господину офицеру в бою супостата застрелить не стыдно, а револьвером Гаврилова и Семёнова будет эта вот игрушка. Зато мы теперь закрываем все потребности в короткоствольном оружии и если кто пожелает свои револьверы делать, наши привилегии он обойти не сможет. Пусть у нас уступку прав покупает.

Андрей Васильевич, Филипп Васильевич и Василий Филиппович Левские переглянулись, на их лицах появились довольные улыбки. Я к ним присоединился, хотя и понимал, что будущее короткоствола — это всё же самозарядные пистолеты. Ну да ничего, вот дождёмся появления бездымного пороха, можно будет и за них взяться, а то с автоматикой на чёрном порохе вокруг оружной руки так и будет облако дыма… В любом случае запас времени у нас есть, вот и будем пока снимать сливки с револьверов.

— Хорошо, Алексей, — подытожил отец. — Самойлову я велю сделать пока что тысячу, посмотрим, как они пойдут.

Что-то мне подсказывало, что тысячей тут не обойдётся, но я промолчал. И то верно, посмотрим, как пойдут продажи у нас и у Беккера. Но, как бы там ни было, сегодняшний поход к родным мне определённо удался…

Утро понедельника принесло изрядную порцию новостей. Новости эти были представлены письмами от Левенгаупта, Хюбнера и из Московского университета. Начал я с университетского письма, потому как если там что-то срочное, то и отвечать надо будет немедля. Но нет, ничего такого — у учёного совета факультета прикладной магии наконец-то дошли руки до рассмотрения тезисов моей диссертации и мне прислали выписку из решения, где пунктом первым шло одобрение тех самых тезисов, а пунктом вторым — назначение куратором диссертации действительного профессора Маевского. Всё, как Михаил Адрианович и обещал, и всё, как оно и было мне нужно, я имел полное право быть довольным.

Письмо профессора Хюбнера только добавило мне довольства. Господин профессор в дежурно-вежливых оборотах выражал надежду на мой успех с диссертацией и в тех же обтекаемых словах того самого успеха мне и желал. Как я и надеялся, замысел мой остался ему непонятным — учёный немец искренне полагал, будто я собираюсь заниматься чем-то вроде сугубо утилитарного натаскивания артефакторов на конкретные работы. Ну я что, я же совсем не против — хочется Хюбнеру так думать, пусть себе думает сколько угодно. Тем веселее будет, когда моя диссертация до него дойдёт, да переведут её на немецкий и на латынь…

А вот многомудрый господин профессор Левенгаупт в очередной раз проявил свойственную ему гениальность и всё понял правильно. Реакция научного светила оказалась также ожидаемой — мои идеи заинтересовали его исключительно в рассуждении магиологии. Но, как быстро выяснилось, интерес Левенгаупта к тому, каким именно образом подобное обучение повлияет на характеристики одарённости обучаемых и обучающих, представлял собой лишь первую половину письма. Во второй половине мой мудрый наставник осторожно затрагивал тему предвидения и предупреждал, пусть и с многочисленными оговорками, что с моей специализацией в качестве преподавателя его проявление может, как он выразился, «претерпеть определённые изменения». Ну, немец, ну, что называется, обнадёжил! В жирных таких кавычках «обнадёжил», если кто ещё не понял… Однако, какой могучий ум, и это уже безо всяких кавычек! Я и сам начал что-то подобное замечать, но я-то с этим своим предвидением уже семь лет как живу, а Левенгаупт меня два с половиной года не видел, но вот же — в самую тютельку попал, получите, герр Левской! Нет, пока этот гений нас не покинул, надо успеть в Мюнхен выбраться, пообщаться вживую, припасть, так сказать, к чистому источнику высокой мудрости.

Вместе с письмами принесли и утренние газеты, из которых я узнал о коронации в Тегеране шаха Аббаса Второго. Так, замятню тамошнюю, стало быть, то ли уже подавили, то ли вот-вот подавят, значит, солдатики наши скоро вернутся, а господа генералы подведут итоги боевых испытаний винтовок, карабинов и револьверов системы Левского, то есть большой казённый заказ мы получим ещё до весны.

Кстати, о генералах. Что-то давно я с генералом Бервальдом не виделся, не дело это, совсем не дело… Я прямо тут же написал генералу что-то среднее между коротким письмом и более-менее обстоятельной запиской, где снова поблагодарил его за Смолина, принёс свои извинения за долгое отсутствие, обусловленное, впрочем, важными и неотложными делами, и выразил надежду на скорую встречу в удобное Генриху Арнольдовичу время. Отослав одного из слуг отнести письмо в дом генерала, я с удовольствием уделил несколько минут приятным размышлениям о том, как мне в новой моей жизни везёт на незаурядных людей, к числу коих принадлежит, безусловно, и генерал-бригадир Генрих Арнольдович Бервальд. В войне со шведами он, тогда ещё полковник, исполнял, тем не менее, должность дежурного генерала при командующем Северной армией Романове, отвечая за чёткую и беспрерывную деятельность ставки командующего, а когда генерал-воевода Романов стал главноначальствующим Военной Палатой, Бервальд, уже в чине генерал-бригадира, возглавил «Особое совещание по изысканию полезных для военного дела новшеств». Ясный живой ум и способность быстро, почти что моментально, вникнуть в суть любой встающей перед ним задачи делали генерала до крайности приятным и интересным собеседником, а занимаемая им должность превращала Генриха Арнольдовича в человека, чрезвычайно полезного для семейного дела бояр Левских. И вот с таким-то человеком я уже больше двух месяцев не виделся! Нехорошо, очень нехорошо! Ну да это упущение исправить будет несложно. Вот ответит мне его превосходительство, а там через день-другой и исправим…

[1] 2,5 линии = 6,35 мм

Глава 8. Предложение, от которого можно отказаться

Пребывание в гостях у генерал-бригадира Бервальда началось с приятного — с известий о том, как показало себя наше оружие в Персии. По словам генерала, отзывы из войск поступали по большей части благоприятные, и скоро нас ждали большой заказ и царские милости. Впрочем, некоторые генеральские недомолвки заставили меня заподозрить, что картина не так уж и благостна, и я, насколько это позволяли правила вежливости, насел на гостеприимного хозяина, желая услышать всю правду.

В общем, получалось примерно так: самыми ярыми поклонниками наших изделий оказались пехотинцы, что меня никак не удивило, потому как прежде всего ради них винтовки и создавались. Следом за пехотинцами шли господа офицеры всех родов войск, и это тоже было понятно — револьверы заметно повышали их выживаемость в ближнем бою. Артиллеристы и сапёры хвалили наш карабин, то есть ту же винтовку, только изрядно укороченную. А вот кавалеристы… Нет, карабин под револьверный патрон не вызвал у них ничего, кроме восторга — и лёгок, и с седла стрелять одно удовольствие, но вот драгунская и казачья винтовки, по словам конников, хороши были при спешивании, а стрелять из них с седла всадникам не нравилось, уж больно сильна была отдача. Что ж, подождём официальное заключение Военной палаты, там и посмотрим, что и как можно сделать.

Затем генерал усадил меня обедать. Овдовел Генрих Арнольдович уже года три назад, сыновья несли службу не в Москве, так что компанию за столом составил нам один лишь поручик Фильцев, тот самый генеральский порученец, что познакомил меня со своей сестрой Антониной Ташлиной. Я обратил внимание на болезненный вид поручика, причём болезнь его, если я правильно понимал, относилась, как здесь говорят, к нервическим. Какой-то он был духовно измождённый, молчаливый, понурый и вялый, да и аппетитом не блистал. Но генерал старательно делал вид, будто всё в порядке, так что и я не стал расспрашивать поручика о самочувствии. После обеда подали кофе, до которого Генрих Арнольдович был весьма охоч, поручик ограничился единственной чашечкой и покинул нас ради дальнейшего несения службы, мы же с генералом углубились в обсуждение итогов персидского похода.

И тут я, расслабившись и не подумав, пропустил речевой оборот из прошлой жизни, выразившись в том смысле, что мир и спокойствие в сопредельных землях важны для нашей национальной безопасности. Вот генерал и прицепился:

— Национальная безопасность, говорите? Звучит, не стану скрывать, внушительно, но я бы хотел уяснить, какой смысл вы, Алексей Филиппович, вкладываете в эти слова.

— Как мне представляется, Генрих Арнольдович, национальная безопасность есть триединство безопасности территории, на которой проживает нация, безопасности населения, составляющего нацию, и безопасности образа жизни нации, — пересказал я трактовку этого термина в моём бывшем мире. Увидев на лице собеседника понимание, всё же посчитал нужным дать более развёрнутое толкование: — Под безопасностью территории я подразумеваю не только поддержание её в размере, необходимом для проживания нации, но и обладание выходами к морям, путями для речной и сухопутной торговли, наличие плодородных земель и обильных пастбищ, рудников и копей, лесов и водоёмов, а также поддержание всего этого в должном порядке.

Генерал медленно кивнул, отметив тем самым усвоение услышанного и побуждая меня к продолжению.