— Ну и к чему все это притворство, если ты и так все знал!
— Большаков мог и притворяться. А я могу честно тебе сказать — хуйню вы там делаете. Это никому не надо. Точнее — надо корпорации, потому что они расходуют силы на какую- то неебическую чушь, упуская самое главное.
— О, сейчас ты мне еще секреты мироздания откроешь, чтобы показать, какой ты крутой?
— Нет. Мне нет нужды самоутверждаться, потому что это удел слабаков вроде тебя.
— Но все же ты только что это сделал, — я самодовольно осклабился, порадовавшись тому, что смог уколоть этого древнего ублюдка, но тут же завыл от боли в ладони, в которую точно раскаленные клещи вонзали.
— Можешь поднять руку и посмотреть, я разрешаю.
И, хотя смотреть на это не было никакого желания, я все же поднял ладонь, которую между средним и безымянным пальцем просто разрывали пополам. Можно смотреть и орать одновременно, настолько дико это было для меня.
— Урок усвоен? — спросил Большаков, с огромным любопытством рассматривая, как струится кровь из разодранной ладони.
— Да, — выдавил я, стиснув зубы, чтобы больше не орать. На глаза наворачивались слезы, все вокруг темнело, но силы ответить я нашел.
— А что за урок? — и кисть тут же хрустнула, залив кровью рукав пиджака до самого локтя. — Ладно, я тебе подскажу — не злить тех, кто сильнее тебя. Ага?
— Да… — простонал я, а кисть перед глазами превратилась в мутное пятно.
— Собственно, что мне еще тебе рассказать? Лазарь, хоть и опытный, но ведет себя, как ребенок. Выдумал посчитать тебя нашим братом! Тебя! Дурень… А особенно после того, что ты сделал с Джоном. Что, нечего тебе сказать? А, наверно, ты и не можешь, что это я, — он коротко посмеялся. — Будем считать, что это тебе за Джона, парень. Ему теперь новую шкурку искать. От такого дикаря, как ты, я другого и не ждал. И только Лазарь все ходил вокруг да около — нет, мол, он не виноват. Ему промыли мозги.
Боль из раны ушла чуть глубже к суставу. Кожу щипало и драло, хотя кровь на ней уже почти свернулась и лишь из глубины она текла густой, темно-красной струей. Став привычной, боль уже не вызывала прежнего желания орать, чтобы ослабить ее.
Ни о каком удовольствии речи не шло. Чтобы применить Силу на себя или хотя бы вырваться из оков Большакова, требовалось успокоиться. А я не мог этого сделать совсем и лишь пытался наладить сбивчивый ритм дыхания, который иногда перекрывала боль от случайно сведенной мышцы в руке.
— Ну, давай же, нечего тут, как баба, любоваться своими конечностями. Давай. Отвечай. Что там тебе, мозги промыли? Ты же знаешь, кто мы. И ты — такой же. Но не хочешь быть с нами, — перед лицом, появилась физиономия самого Большакова. — Я вижу это в тебе. Ты считаешь нас злом, хотя на самом деле нет большего зла, чем сама корпорация. Скажу банальность, но все корпорации — зло.
— Почему же… — едва смог вытолкнуть я из глотки.
— О, заговорил. Так, уже что-то. Почему? Потому что они, как города. Работают сами на себя. Потребляют, но не производят. Что дает «Похоть»? Ни-че-го. С тех пор, как они выгнали нас, они заняты тем, что выживают. А потребляют ресурсов в десятки раз больше. Старик Фрэнки, последний олух, пытался создать запас, неприкосновенный, чтобы в случае чего толковые парни оттуда смогли выжить и потом объединиться с нами, но убрали и его.
— Я думал… он поставлял души вам… — просипел я.
— Да что ты! Нам не нужны души в том количестве, в котором они требуются всяким полумеханическим устройствам в Корпорации. Разве ты не видишь, нет? Разве не пробовал ты поглощать чужие души?
— Пробовал, — мой ответ прозвучал уже гораздо увереннее.