Сочинения в двух томах. Том 2

Посланный ушел, и они снова были одни. Он обнял ее и страстно поцеловал.

— Ну, нет, к завтраку — это слишком поздно, — промолвил он, — я вернусь еще до двух часов ночи.

Он вскочил на лошадь, еще раз помахал ей рукой в знак прощания и быстро поехал по направлению к деревушке.

XVIII

Джиованни Галла приготовил своей госпоже мягкое ложе из листьев и травы, под защитой полуразвалившейся каменной стены, и когда Гастон окончательно скрылся из виду, она попробовала лечь и заснуть, несмотря на окружавшую ее необычную обстановку. Кругом было все тихо, и в ночной тишине она смогла свободно предаться своим мыслям и обдумать яснее свое положение. Если посланный был прав и Бонапарт находился так близко от нее, то на следующий же день она могла повидаться с ним и узнать, какого рода ответ она может отвезти от него своим соотечественникам. Однако, несмотря на то, что она сама старалась себе в этом не сознаваться, мысли ее все реже и реже останавливались на вопросе, касающемся ее родины, и переходили постоянно на блаженные минуты, проведенные в обществе любимого человека. Она сама не знала, каким образом за последние дни она изменилась настолько, что почти совершенно утратила собственную волю и готова была с радостью преклониться перед волей другого человека, которого она любила. Она не упрекала себя за это и находила даже, что это вполне естественно. В эту долгую темную ночь, предоставленная собственным мыслям, она поняла великую истину.

Решительная и самостоятельная обитательница города Венеции, ярая патриотка, от души ненавидевшая притеснителей своей родины, потрясенная глубоко только что виденными ужасами по дороге сюда, она в эту минуту забыла решительно все на свете и думала только о тех минутах, когда руки Гастона сжимали ее руки, когда голова ее покоилась на его плече. Она убедилась теперь в том, что прежде всего она — женщина, а уже потом патриотка, и поняла, что так и всегда бывает со всеми.

Ночь была темная и тихая, но все же изредка до нее долетали отдельные звуки: она слышала топот лошади одинокого всадника, слышала, как где-то вдали на колокольне били часы, слышала изредка звук рожка, на который отвечал другой такой же рожок. Но все эти звуки не возбуждали в ней ни малейшего интереса, она думала теперь о том, как снова вернется к ней Гастон, он, вероятно, придет с тем, чтобы передать ей приглашение от Бонапарта, и вот она вместе с ним поедет в лагерь, она будет просить за свой народ, а затем уже, когда устроит все для своих соотечественников, тогда она будет иметь право подумать и о себе. Но будущее еще представлялось ей очень неясно, она сознавала, что вернуться назад, в Венецию, ей уже нельзя, оставалось ждать, чтобы Гастон сказал решительное слово. Может быть, он пожелает ехать с ней в Париж? Она, конечно, предпочла бы жить в Италии, но так как при первом муже она уже жила во Франции, то мысль о Париже нисколько не пугала ее.

Беатриса только что дошла в своих думах до представления о том, как они обзаведутся своим домом в Париже, как сон наконец сломил ее, и она проснулась только на рассвете. Но глаза ее еще слипались, и она сразу не могла сообразить, каким образом она очутилась в этом уединенном месте. Вчерашние руины, казавшиеся ей живописными при лунном свете, предстали теперь ее очам в виде высокой полуразрушенной стены, очень непривлекательной с виду. Все кругом было покрыто такой густой пеленой тумана, что ей не видно было с горы ни деревушки, ни дороги, проходившей мимо нее. Она удивилась тому, что могла так крепко заснуть, и еще больше удивилась тому, что Гастона все еще нет с нею. Почему он не вернулся, как обещал? Она еще не сумела ответить себе на этот вопрос, как вдруг увидела человека, приближавшегося к ней и шедшего прямо из деревни, расположенной у подножия возвышенности, на которой она находилась.

Это был маленького роста человек, одетый в грубый серый мундир, с треугольной шляпой на голове, в высоких сапогах и белых брюках, под мышкой он нес большой бинокль. Лицо его казалось очень бледным при утреннем освещении, но черные проницательные глаза горели, как угли; они были устремлены на нее и так смутили ее своим настойчивым любопытным взглядом, что она невольно опустила глаза. Долгое время человек этот смотрел на нее молча, не говоря ни слова, так что она решила наконец повернуться и идти назад, чтобы отыскать Джиованни; тогда только он заговорил с ней.

— Так, значит, это вы — маркиза де Сан-Реми?

— Да, — ответила она, не глядя на него, — я маркиза де Сан-Реми, но, к сожалению, я не знаю, с кем имею честь говорить, сударь.

Он весело рассмеялся и подошел к ней еще ближе, так что ей теперь уже было невозможно уйти от него.

— Я очень рад вас видеть, сударыня, — сказал он, — мы с вами старые друзья, хотя, к сожалению, вы и не узнаете меня… Но, как видите, я вас не забыл, я узнал вас сразу.

Он снова рассмеялся, как бы наслаждаясь ее смущением. В манере этого человека держать себя, в голосе и в его глазах было что-то такое повелительное и властное, что маркиза положительно растерялась и не знала, что ответить ему.

— Я, к сожалению, действительно не узнаю вас, — ответила она наконец, — хотя ваше лицо мне очень знакомо. Может быть, вы принадлежите к лагерю Моро? Или, может быть, — и при этих словах ее лицо сразу просветлело, — вы принесли мне какое-нибудь известие от графа де Жоаеза? И как только я не догадалась об этом сразу?

Незнакомец все еще продолжал пристально рассматривать ее своими черными проницательными глазами, но в эту минуту звук рожка в долине привлек его внимание, он достал бинокль и стал смотреть в него, не обращая на нее больше никакого внимания. Беатриса стояла рядом с ним, сама не понимая, почему она тут стоит и не идет искать Джиованни Галла. Тем не менее она все же оставалась на прежнем месте, пока наконец незнакомец опять не повернулся к ней, причем фамильярно положил ей руку на плечо. Она невольно обратила внимание на то, что, несмотря на то что он, по-видимому, был всецело погружен в созерцание того, что происходило в долине, где полки выстраивались за полками, он ни на одну минуту не забыл о своем разговоре с нею.

— Да, — сказал он спокойно, — женщины часто бывают неразумны, сами того не сознавая. Я слышал, однако, что вы в этом случае составляете исключение, так, по крайней мере, мне говорил мой приятель, граф де Жоаез.

Лицо ее вспыхнуло. Самый недальновидный человек при взгляде на нее сразу бы понял, какое значение для нее имело имя Гастона.

— Значит, вы пришли ко мне по поручению графа де Жоаеза? — спросила она.

— Да, от него.